Византийская археология

Византийская археология — раздел византиноведения, изучающий материальные памятники визант. культуры, составная часть археологии христианской.

Предмет и задачи.

История визант. археологии насчитывает 3 века; обследованы сотни памятников и тысячи предметов, но обобщение материалов началось недавно. Общих обзоров и пособий по визант. археологии не существует (см. опыты: Gregory T. E. Archaeology // Dictionary of Byzantium / ed. A. P. Kazdan N. Y.; Oxf., 1991; Sodini J.-P. La contribution de l’archéoloeiea à la connaissance du monde byzantin (IV^e–VII^e siècle) // DOP. 1993. Vol. 47; Zanini E. Introduzione all’archeologia bizantina. R., 1994. (Studi Superiori, N. S.; 228. Archeologia) — см. рец.: Хрушкова Л. Г. // ВВ. 2002. Т. 61 (86). C. 7; Романчук А. И., Шандровская В. С. Введение в визант. археологию и сфрагистику. Екатеринбург, 1995); мало внимания ей уделяют в ун-тах. Наблюдается также отставание в исследовании визант. археологии от текстуальной византинистики и искусствознания, где она играла подчиненную роль «иллюстратора истории», однако ее значение неуклонно возрастает, в т. ч. для историографии, ориентированной на тексты и историю искусства. В наст. время визант. археология рассматривается как самостоятельное направление научной деятельности, важное для национального развития стран, унаследовавших территории исторической Византии: при образовании мин-ва культуры Греции (1971) возникла служба охраны визант. и поствизант. памятников; под эгидой ЮНЕСКО создан Европейский центр визант. и поствизант. памятников, к-рым была проведена международная конференция «Памятники Византии и мировое культурное наследие» (Фессалоника, 2001), принявшая пакет документов по законодательству, охране, учету, изучению и использованию исторического наследия Византии (Byzantine Monuments and World Heritage // DCAE. 2001. N 2) Инициатором этой деятельности выступает Греция; в конференции участвовало 16 стран (в их числе и Россия), на территории к-рых есть памятники археологии В. и.

Визант. археология разработана слабее, чем археология классической Греции и Рима, и средневек. археология Зап. Европы. До недавнего времени при раскопках исследование начинали с уровней поздней античности, а более поздние слои, в т. ч. визант., сносили как «варварские». Даже ключевые объекты археологии В. и. редко исследуют широкой площадью с применением новейших методик; мало сведений об ежедневной жизни горожан и крестьян, об истории бытовой архитектуры. Неск. лучше изучены первые века Византии (IV–VII вв.), к-рые отчасти затронуло исследование классической культуры; хуже — переходный (сер. VII–VIII вв.) и средневизант. период (IX–XII вв.), когда возникли своеобразные типы памятников, а визант. культура распространила влияние далеко за пределы империи; поздний (1204–1453) и поствизант. периоды.

Под визант. археологиейобычно понимают изучение материальной и художественной культуры вост. части Средиземноморья и связанных с ней районов, где языком богослужения и международного общения служил греческий. Собственного хронологического и территориального деления визант. археология не выработала и, следуя общей исторической периодизации, делится на ранний (от строительства К-поля в IV в. или падения Зап. Римской империи в нач. V в. до сер. VII в.), переходный (сер. VII–VIII в.), средний (с IX в. до захвата К-поля крестоносцами в 1204 и образования лат. королевств), поздний (XIII — сер. XV в.) и поствизант. (археология Афона и др. монастырских общин; развитие визант. наследия вне пределов Византии) периоды. Делаются попытки уточнить такое деление, напр., отказаться от представления о VII–VIII вв. как о промежуточном периоде «темных веков» и рассматривать VII в. как конец раннего периода, а VIII и ранний IX в. как начало периода расцвета, когда новые, христ. формы религ. и общественной жизни, в к-рой место теменоса и форума древнего мира заняли христ. храм и дворец императора, окончательно восторжествовали.

В географическом отношении визант. археология традиционно делится на области: К-поль и его окрестности; материковую Грецию и гос-ва Балканского п-ова; М. Азию; города и гос-ва Сев. и Вост. Причерноморья (в т. ч. Крым) и Кавказ; Сиро-Палестинский регион (IV–VIII вв.); Египет и часть территорий Сев. Африки (до окончательной победы ислама); области Италии, испытавшие влияние Византии в V–VII вв., а также зоны развития итало-визант. культуры в средне- и поздневизант. эпоху (Адриатическое побережье, юг Апеннинского п-ова, о-в Сицилия); Др. Русь (особенно в IX–XII вв.).

История византийской археологии.

Археологическими исследованиями XIX — нач. XX в. был накоплен огромный материал, но его направленное изучение началось только после второй мировой войны. За последние 50 лет XX в. поток информации возрос настолько, что его осмысление и обобщение не успевает за полевыми работами. Заметно изменился и географический охват работ, если до сер. ХХ в. их вели в центральных областях империи (в К-поле, в М. Азии, на Балканах, в Италии и в Причерноморье), то позже внимание переместилось на Сиро-Палестинский регион ранневизант. эпохи, где сосредоточена огромная часть архитектурных объектов и мозаик.

I. Изучение на Западе.

Началом визант. археологии принято считать труды филолога-классика П. Жилле, систематизирующие заметки об осмотре руин древнего города «De Bosporo Thracio» (Giller P. Lugduni, 1961. Athenai, 1967^r) и «De topographia Constantinopoleos» (Там же) (изданы посмертно в 1561). Эти работы, сопоставимые по значению с древними источниками, пополнил исчерпывающий для своего времени свод письменных данных Ш. Дюканжа (Du Cange Ch. Constantinopolis christiana. lutetiae, 1680). Мат-лы до сер. XIX в. пополнялись слабо, но с постепенным открытием Турции для европейцев в 40-х гг. XIX в. — 50-х гг. XX в. появились новые труды, посвященные архитектуре столицы Византии (Ш. Тексье, В. Зальценберг); в 10-х гг. XX в. попытки построить на основе появившихся исследований общую историю визант. архитектуры (А. Ван Миллинген, Дж. Эберсолт, и др.: Texier Ch. L’architecture byzantine. P., 1847; Salzenberg W. Altchristliche Baudenkmale von Constantinopel vom 5. bis 12. Jh. B., 1854. Lpz., 2001; Van Millingen A. Byzantine Churches in Constantinople: Their History and Architecture. L., 1912; Ebersolt J., Thiers A. Les églises de Constantinople. P., 1913).

В нач. ХХ в. усилия по изучению Византии получили поддержку правительств, озабоченных разделом «оттоманского наследства». Франция организовала работу над составлением свода церквей К-поля V–XIV вв., обращенных в мечети (этому способствовали землетрясения и пожары 1908, 1911, 1912, уничтожившие позднюю застройку Стамбула). В 1890–1900-х гг. рус. ученые, гл. обр. члены Археологического института в Константинополе (РАИК), первыми вели наблюдение за сносом древних памятников и земляными работами в Стамбуле, обмеру остатков памятников (мон-рь Богородицы Перивлепты в Псаматии, ц. Богородицы Халкопратийской (сер. V в.)) и их интерпретации. Однако военные действия (1912–1922), дальнейший распад Османской империи прервали начавшиеся исследования: были закрыты РАИК и Французская школа археологии в Афинах. В 20-х гг. XX в. работы возобновились, были раскопаны (в основном франц. археологами) ц. Иоанна Крестителя (VI в.) в Хебдомоне и ряд объектов в Манганах.

Решающим шагом для развития визант. археологии стали работы в Стамбуле в 30-х гг. XX в. на ипподроме и в Большом дворце, позволившие создать керамическую стратиграфию и общую типологию артефактов, датированных на основе нумизматического материала (работы были продолжены в 50-х гг. под рук. Тамары Толбот Райс, Д. Толбота Райса, Джоан Оутс, Дж. Б. Уорд-Перкинса. См.: The Great Palace of the Byzantine Emperors: Rep. 1. L., 1947–1949; rep. 2. Edinb., 1958). Тогда же началось активное исследование и реставрация стен К-поля (продолжается в наст. время). В 20–30-х гг. XX в. ключевые открытия сделали ученые Германского археологического ин-та в Стамбуле (А. М. Шнайдер, К. Биттель и др.): были изучены ц. св. Евфимии, вблизи ипподрома (VI в.), и зап. часть 1-го (IV — нач. V в.) собора св. Софии. Особую роль в изучении визант. памятников в Стамбуле сыграло начало исследований с 30-х гг. XX в. интерьера св. Софии под рук. Т. Уиттмора, директора 1-го Американского ин-та визант. исследований в Париже (позднее соединен с Дамбартон-Окс, Вашингтон); работы были продолжены в 50-х гг. XX в. П. Андервудом, позже С. Манго, Н. Б. Тетерятниковой; с 90-х гг. XX в. в соборе ведется научная реставрация.

В 20–40-х гг. XX в. важнейшим районом полевых исследований визант. археологии стал Ближ. Восток (особенно Сирия). Введение мандатов на управление этими территориями после первой мировой войны обеспечило свободу раскопок, а прекрасная сохранность памятников, заброшенных в VII–VIII вв., привлекла к ним внимание. Франц. ученые Ж. Б. Лассю и Ж. Чаленко разработали функциональный и историко-культурный методы (Lassus J. Sanctuaries chrétiens de Syrie. P., 1947; Tchalenko G. Les villages antiques de la Syrie du Nord. P., 1953–1958. 3 vol.). Примененный Лассю метод восстановления древней литургии по архитектурным элементам привел его к трактовке церковной архитектуры как исторического источника, позволив раскрыть социальную и экономическую основы храмового строительства; оказалось, что в визант. провинции церкви возводили в складчину владельцы богатых имений или сельские общины (синтез археологических, письменных, материальных и иконографических источников, применявшийся затем на том же материале А. Фестюжьером и мн. др., получил во Франции название «литургической археологии»).

Образцом археологической реконструкции жизни общества и Церкви стало исследование Чаленко аграрных поселений Сев. Сирии. Вокруг Антиохии-на-Оронте и на Сирийском нагорье применение аэрофотосъемки позволило выявить руины храмов, фортификационные сооружения, в т. ч. обнесенные стенами сельскохозяйственные угодья — плантации мон-рей V–VII вв., при каждом существовал поселок работников. Обнаружилось, что районы мон-рей, как и вся Сирия визант. эпохи, были населены очень плотно. Сир. церкви, мон-ри и усадьбы, построенные из цельных блоков камня, полностью сохранили планировку и позволили восстановить экономический и социальный контекст жизни общества, а также изучить развитие храмов в сторону постепенного выделения алтарной части и появления в VI–VII вв. иерархии частей храма, слабо выраженной в ранних сир. постройках, где не было жертвенника, диаконника, алтарной преграды и нартекса.

Экспедиции Принстонского ун-та в Сирию в нач. ХХ в. за 2 года (под рук. Х. Батлера) изучили ок. 100 объектов архитектуры I–VII вв.; совместная с музеем Лувра экспедиция (под рук. У. А. Кэмпбелла) открыла в Каусье (пригород Антиохии) церковь-меморию сщмч. Вавилы (ок. 379/80) с планом в форме равноконечного креста, и прекрасные христ. мозаики. Здесь же были обнаружены клады церковной утвари, в т. ч. антиохийская чаша. В Иордании успешными оказались раскопки Йельского ун-та в Джараше (Герасе; 1928–1930 под рук. Дж. У. Кроуфута, совместно с Британской школой археологии в Иерусалиме, с 80-х гг. XX в. продолжена совместно с Департаментом древностей Иордании). Обилие надписей позволило восстановить историю превращения города из языческого в христ., затем в мусульманский в IV–VI вв. Первые церкви появились здесь в 50-х гг. IV в.: большой собор (длина ок. 50 м) и еще не менее 15 храмов (последний поставили за 3 года до персид. нашествия в 613); христианизация коснулась даже синагоги, к-рую перестроили в церковь, сменив ветхозав. сюжеты мозаик на новозаветные. С началом исламизации Герасы были уничтожены изображения живых существ на мозаиках и разрушены церкви; город погиб при землетрясении 749 г.

В 1-й пол. ХХ в. упрочилось положение представителей амер. ун-тов среди ученых, занимавшихся визант. археологией. Этот процесс в большой степени обеспечили ученые-эмигранты из России (А. А. Васильев, М. И. Ростовцев) и Германии (К. Вайцман, Х. Бухталь, Э. Китцингер). С 1914 г. в Принстоне началась работа над иконографическим Индексом христианского искусства.

Работы на Ближ. Востоке не прекратились и в период второй мировой войны: специально созданные службы охраны памятников обследовали ранее открытые руины (напр., паломнический центр Абу-Мина под Александрией, позже раскопанный почти целиком. Но целенаправленные исследования вплоть до 50-х гг. XX в. оставались единичными. Новые открытия начались только во 2-й пол. ХХ в., когда резко вырос уровень фиксации объектов, были уточнены хронология и история строительной техники, топография, особенности погребального обряда.

Для К-поля классическими стали обследования Андервудом мон-ря Хора (Кахрие-джами) в 1947–1968 гг.; А. Миго — мон-рей Пантократора (Зейрек-джами, нач. 60-х гг. XX в.) и Липса (Фенари-Иса-джами), с его знаменитыми погребальными капеллами, сложными субструкциями, эпиграфикой, многочисленными находками мраморной резьбы и расписного витражного стекла XII в.; в 60-х гг. XX в. С. Страйкер работал в Мирелейоне (Бодрум-джами) с некрополем Палеологов в основании храма и в Календерхане-джами (с 1966, совместно с Д. Кубаном). Важнейшим шагом в изучении ранневизант. эпохи стали раскопки на Сарахане, открывшие остатки богатейшего храма св. Полиевкта, построенного в VI в. Аникией Юлианой (Р. М. Харрисон, Н. Фиратли, 1964–1969).

Крупные открытия в М. Азии связаны с Эфесом, где в 50–70-х гг. XX в. был раскопан Британским ин-том в Анкаре (под рук. М. Гофа) уникальный комплекс Алахан-манастыр (V в.)  (среди находок — эпитафия архит. Тарасия, 462 г.); зафиксированы пещерные памятники Каппадокии, традиц. считавшиеся монастырскими (Н. Тьерри, Л. Родли, Тетерятникова). Их временная атрибуция была верно указана еще Я. И. Смирновым (в основном не ранее X в.); в наст. время установлено, что скальные храмы были частью сложной социальной структуры, они располагались вблизи узлов дорог, скоплений деревень и городов, зависели от местных ктиторов, поэтому ставится вопрос о сплошной проверке принадлежности скальных каппадокийских церквей к монастырским постройкам.

После второй мировой войны изучение визант. археологии ускорилось, с одной стороны, благодаря важнейшим издательским проектам «Археологические тетради» (Cahiers archeologiques; с 1948, Париж) и «Словарь византийского искусства» (Reallexicon zur byzantinische Kunst, с 1964, Штутгарт), с др. — включению в работу новых ин-тов из США, располагавших значительными материальными средствами. Так, Мичиганский и Принстонский ун-ты организовали ряд больших экспедиций (в мон-рь вмц. Екатерины на Синае, 56–60-е гг. XX в.). Принстон сохранял значение основного центра изучения визант. археологии в США до 50-х гг. XX в. (в наст. время в основном архитектуры под рук. С. Чурчича), позже — центр Гарвардского ун-та Дамбартон-Окс, систематически проводящий археологические и иные работы в разных областях Византии, имеющий хорошее собрание древностей, архив и одну из лучших б-к по византинистике, организующий ежегодные симпозиумы, издающий периодические и серийные издания.

Особая роль в изучении визант. археологии в послевоенный период принадлежит музеям, организующим международные выставки: Византийский музей (Афины) — «Византийское искусство: европейское искусство» (1964, под рук. М. Хадзидакиса); Лувр (Париж) — «Византия» (1992); Британский музей, Лондон — «Сокровища византийского искусства и культуры» (1994; выставки при его участии в Эдинбурге (1958) и в музее Виктории и Альберта в Лондоне (1978)); в копенгагенской Глиптотеке — «Византия: поздняя античность и византийское искусство в скандинавских собраниях» (1994); «дидактические» экспозиции в Метрополитен-музее (Нью-Йорк) — «Год 1200» (1970), «Век Духовности: позднеантичное и раннехристианское искусство III–VII вв.» (1977), «Слава Византии» (1997), «Византия: вера и мощь» (2003); особое место среди них занимают большие научные выставки визант. искусства, проводившиеся в СССР. Важную роль играли конференции и публикации по «сквозным» темам, напр. по истории погребального обряда Византии в его археологическом аспекте. С 60-х гг. XX в. визант. археологи приступили к обобщению материалов по изучению церковной архитектуры на новом уровне (Р. Краутхаймер, Манго и Р. Оустерхаут) и к анализу литургической организации визант. архитектуры (книги Т. Мэтьюса о ранневизант. архитектуре, работы Р. Тафта).

Важнейшим фактором развития археологии В. и.стало возникновение независимых Сирии, Иордании и Ливана, где сложились национальные археологические службы, с 60-х гг. XX в. разрешившие международным экспедициям вести раскопки на территории своих стран. Наиболее продвинулись вперед работы в Св. земле, Палестине, к-рую сегодня считают самой исследованной в археологическом отношении из территорий Византии.

Несмотря на достижения в этой области в ХХ в., целенаправленное развитие визант. археологии началось в зап. науке только в посл. трети XX в. Визант. древности долго не могли найти себе места в общей истории культуры и искусства, рассматривались как «промежуточные» между вост. и европейскими, порой полностью «исчезая» из пространства мировой культуры. Сегодня положение иное, памятники Византии постепенно «входят в моду», но и сейчас их место не вполне определено, и мн. ученые (Р. Нельсон, Оустерхаут) вынуждены посвящать особые полемические работы определению позиций визант. культуры на карте мировых культур.

II. Изучение в России.

Совершенно иным был подход к изучению памятников Византии в рус. науке (о донаучном этапе см.: Беляев Л. А. Христианские древности: Введ. в сравн. изучение. М., 1998; 2000²). Развитие археологии В. и. имело для Российской империи XIX — нач. ХХ в., считавшейся неоспоримой наследницей Византии (по крайней мере, в отношении религии), особое значение, отражавшее геополитическую позицию и доктрину страны. Стремление лучше понять собственное прошлое заставило рус. ученых относиться к визант. древностям с предельным вниманием.

В сер. XIX в. подготовительными моментами к изучению визант. археологии в России стала деятельность по коллекционированию визант. и древнерус. искусства и организации экспедиций по сбору икон и рукописей на христ. Востоке (см. статьи А. П. Базилевский; П. И. Севастьянов, А. А. Дмитриевский, В. И. Григорович, Н. П. Лихачёв), работа Русской духовной миссии в Иерусалиме и Палестинского Православного Общества (ИППО; см. также статьи Порфирий (Успенский), Антонин (Капустин), Леонид (Кавелин)), раскопки базилик Херсонеса (см. также ст. А. С. Уваров) и первые попытки исследовать центры паломничества в Вост. Средиземноморье (см. статьи А. Н. Муравьёв, Миры Ликийские). Позже на землях, принадлежавших Русской духовной миссии, были проведены раскопки, давшие памятники визант. археологии (храмы Бейт-Захар; остатки церкви VI в. с надгробием ее основателя Кириака (11 дек. 566) на рус. подворье в Иерихоне; Елеонская гора и «русское место» в Иерусалиме).

В академической сфере важнейшим шагом к формированию национальной школы археологии В. и. стало создание «Византийского временника», уделявшего внимание географии и топографии, нумизматике, палеографии и др. специальным дисциплинам, а затем создание РАИК (1894–1914) (см. также статьи Археологический институт в Константинополе; Ф. И. Успенский), начавшего издание капитальных «Известий РАИК» и собирание археологического музея, а также первым среди европ. научных школ приступившего к археологическим раскопкам в Стамбуле (базилика св. Феодора Студита, 1906–1909), исследованиям мон-ря Хора (1899–1903; см. также статьи Ф. И. Шмит, Б. А. Панченко, Н. К. Клуге) и работе над общим сводом исторической топографии города.

ИППО и РАИК стремились вести исследования на всем «византийском пространстве». До кон. XIX в., изучая визант. памятники Ближ. Востока, российские ученые обращались к трудам западноевроп. ученых, напр. де Ш. М. Вогюэ (1865–1877). С 80-х гг. был организован ряд ученых экспедиций, надолго ставших важнейшим источником знаний по визант. археологии Сирии и Палестины.

Исследовательская поездка в 1881 г. Н. П. Кондакова на Синай, в мон-рь вмц. Екатерины, была отражена в подробном описании монастырских древностей и «Синайском альбоме» (ок. 1500 снимков Ж. К. Рауля). Наиболее важен маршрут 1891–1892 гг. под рук. Кондакова на средства ИППО (К-поль — Афины — Бейрут и Баальбек — плато Хауран — Пелла, Гераса, Иерихон — Иерусалим), к-рый дал фотоматериалы, обмеры и экспонаты; были сделаны научные наблюдения над типологией ранневизант. архитектурных элементов (капители); зафиксированы и интерпретированы открытые в 1883 г. пропилеи базилики Мартириума в комплексе храма Гроба Господня, сам храм, арка ворот VII–VIII вв., визант. элементы в «мечети Скалы». Итоги экспедиции дали возможность продвинуть сравнительно-иконографический метод, поставить задачу изучения литургического устройства ранневизант. церквей и развития восточнохрист. археологии. Работал в Сиро-Палестинском регионе и РАИК. В 1897 г., вслед за открытием «мозаичной карты» в Мадабе, Клуге осуществил ее 1-ю фиксацию и опубликовал материалы. В 1900 г. в Сирию для изучения жизни христ. общин V в. отправилась экспедиция РАИК во главе с Успенским. К этим путешествиям тесно примыкают работы, организованные ГЭ в Египте (В. Г. Бок, 90-е гг. XIX в.) по открытию коптско-визант. древностей (см. статьи Египет, копты). Эти научные экспедиции создали основу для развития изучения древностей коптов в советский период (Каковкин, 1991). Начаты были исследования визант. древностей и в Италии (Д. В. Айналов, Е. К. Редин), включая обследование пещерных мон-рей Калабрии и Апулии, чье визант. происхождение было доказано Н. Д. Протасовым. Деятельность российских экспедиций, в состав к-рых входили молодые ученые (Шмит, Н. Е. Макаренко, М. В. Алпатов, Н. И. Брунов), изучавшие археологию В. и. за рубежом, была затруднена первой мировой войной (работы в Ани и в Трапезунде, давшие важные результаты, продолжались еще в 1916) и постепенно прекращена после революции.

Огромное влияние на формирование школы археологии В. и. в России оказал типолого-археологический подход, окончательно утвержденный в первые десятилетия ХХ в. школой Кондакова, сохранившей влияние как в СССР, так и за рубежом (Айналов, А. Грабар, В. Н. Лазарев, Л. А. Мацулевич, собравший огромный материал в зарубежных экспедициях Смирнов и др.). Метод рус. школы был особо требователен к достоверности аналитических, археологических доказательств и построений и предполагал глубокое погружение в проблемы иконологии, теологии, литургики, был крайне чуток к проявлениям художественных достоинств, к специфическому языку визант. культуры, к-рая в глазах большинства зап. искусствоведов все еще оставалась непонятной и была за рамками эстетического подхода.

Разгром российского византиноведения в СССР в кон. 20 — нач. 30-х г. XX в. ударил и по развитию археологии В. и.: были закрыты Херсонесская комиссия ГАИМК (1927), Византино-рус. комиссия и «Византийский временник» (1928), отд-ние визант. искусства в ГЭ (1931; последняя выставка — «Византия и эпоха великого переселения народов», 1927), и только полевые исследования еще продолжались (ГАИМК и музеи) в Херсонесе и др. точках Крыма (Эски-Керменская базилика, Шмит), на Кавказе.

В этих условиях важную роль в сохранении традиций археологии В. и. сыграла в сер. ХХ в. работа в музейных собраниях ГЭ, ГИМ, ГТГ, ГМИИ, ГРМ, Киевского музея зап. и вост. искусства, музеев Закавказья и др. — где делались описания предметов, проводилась атрибуция, реставрация, готовились публикации и объекты к экспонированию (см. ст. А. В. Банк). Огромную роль в развитии археологии В. и. играли также полевые исследования на окраинах СССР, в национальных районах, история к-рых тесно связана с визант. культурой и где сохранилось много визант. памятников (Крым, северо-восток Причерноморья, Армения и Грузия).

Вместе с ослаблением гонений на Церковь в период Великой отечественной войны 1941–1945 гг. и обращением гос-ва к национальным корням России, а также в силу геополитических причин запреты на византинистику в СССР ослабли. В нояб. 1943 г. по решению ЦК КПСС и АН при отд-нии истории и философии АН СССР был создан сектор византиноведения. В возрожденном в 1947 г. «Византийском временнике» стали появляться обзоры и рецензии работ зап. коллег. После войны возникла возможность выставлять и издавать памятники археологии В. и. под собственными именами; событиями мирового значения стали выставка «Искусство Византии в собраниях СССР» (1976) и выпуск каталога к ней (1977).

Послевоенное восстановление византиноведческих исследований, в т. ч. по архитектуре, археологии и церковному искусству, позволило ученым в СССР перейти от изучения отдельных памятников к исследованию исторических процессов, таких как сложение и развитие общей структуры визант. города и отчасти гос. жизни, торговли и социальных отношений, быта основных слоев общества. Традиц. сферы археологии В. и., история фортификации и церковных древностей, обрели широту и системность. В послевоенный период эти направления визант. археологии активно развивались на материалах таких больших визант. центров Крыма и Таманского п-ова, как Херсонес, Феодосия, Гермонасса и др., во многом опередив движение в этом направлении зап. науки, к-рое стало формироваться только в посл. четв. XX в.

Херсон, раскопанный в значительной степени еще в XIX в. (попытку обобщения церковно-археологических материалов предпринял Айналов в 1915), продолжал привлекать особое внимание, а во 2-й пол. ХХ в. стал одним из главных полигонов изучения как церковных древностей, так и визант. города в целом (работы А. Л. Якобсона, А. И. Романчук и др.). К сер. ХХ в. была обследована площадь почти ¹/₃ Херсона (в археологии принято считать достаточно представительным раскрытие 10 % территории города), причем все объекты изучались как часть единого археологического контекста. Особую роль в работе с материалами визант. Херсона сыграла выставка, приуроченная к открытию XVIII Международного конгресса византинистов в Москве («Средневековый Херсон». М., 1991).

С кон. 80-х гг. исследования по археологии В. и. в Крыму интенсивно ведутся рядом международных экспедиций и местными ин-тами и музеями; публикуются монографии, непериодические серии (МИАЭТ; «Православные древности Таврики» (К., 2002); «Проблемы истории пещерных городов в Крыму» (Симферополь, 1992), «История и археология Юго-Западного Крыма» (Симферополь, 1993), «Проблемы истории и археологии Крыма» (Симферополь, 1994); АДСВ и др.).

Археология В. и. в Крыму за пределами Херсона хорошо представлена в юго-зап. Таврике (города княжества Феодоро); базилики ранне- и средневизант. периодов: Мангупская (с единственной надписью времени имп. Юстиниана I в Крыму), Партенитская и Эски-Керменская. Здесь изучается большое количество «пещерных городов» с храмами, во мн. отношениях аналогичных скальным храмам Каппадокии, в основном средневизант. периода (Ю. М. Могаричёв и др.); раннесредневек. могильники (А. И. Айбабин), боспорские склепы (И. П. Засецкая); бесчисленные памятники архитектурной археологии (А. Г. Герцен, В. Л. Мыц, В. П. Кирилко). Нек-рые методы работ в области визант. археологии вызвали у историков ряд вопросов (см.: Богданова Н. М. О методике использования археол. источников по истории визант. города // Причерноморье в средние века. М., 1995. Вып. 2. С. 104–116).

Др. областью российской археологии В. и. стало изучение процесса византинизации и христианизации народов Кавказа. Распространение новой религии и присущей ей архитектуры и живописи, а также форм гос. строительства, отраженных в нумизматике, сигиллографии и эпиграфике, хорошо прослеживается на приморских территориях Абхазии; памятники Закавказья отражают взаимодействие визант. культуры древних христ. цивилизаций Армении и Грузии (общий обзор см.: Крым, Северо-Вост. Причерноморье и Закавказье в эпоху средневековья IV–XIII в. / Под ред. Т. И. Макаровой и С. А. Плетневой. М., 2003; см. также: Die Christianisierung des Kaukasus: Ref. d. Intern. Symp. (Wien, 9–12. Dez. 1999) / Hrsg. W. Seibt. W., 2002.

В Закавказье серьезные работы начались уже после Археологических съездов в Казани (1877) и Тифлисе (1881), хотя мн. памятники были замечены ранее (напр., в Ани). В 1888 г. МАО образовало специальную серию «Материалы по археологии Кавказа» (14 вып., по 1916), где около половины публикаций посвящены визант. периоду. С 1892 г. регулярные раскопки в Ани начал Н. Я. Марр (продолжались до 1913), а также приступили к исследованиям базилики V в. в Ереруйке, руин Двина, столицы Армении V–IX вв.

Не менее активно изучались древности визант. Абхазии, часть к-рых восходит к IV в., но большинство к XI–XIV вв. (городище Питиунт; большие трехнефные базилики VI в., Цандрипшская и др.; Археополь; октагональный храм V в. в Сухуми). Археология В. и. позволила решить вопрос о времени христианизации нагорных областей Абхазии, т. к. работами Ю. Н. Воронова в р-не Цебельды были открыты храмы юстиниановской эпохи в крепостях Шапкы и Цибил и даже более ранние церкви.

Особый интерес для археологии В. и. представляют могильники на участках Кавказской зоны Великого шелкового пути, позволявшего проникнуть из областей Византии в Ср. Азию и дальше в Китай, минуя территории враждебного Ирана (Мощевая Балка и Хасаут, южнее Кисловодска), давшие подлинные шедевры визант. шелкоткачества (в т. ч. палас с копией ткани александрийского производства VII–VIII вв.), образцы стекла и нумизматики (см. каталоги выставок 60-х гг. XX в. в ГЭ и Баварском музее в Мюнхене: «Von China nach Byzanz: frühmittelalterliche Seiden aus der Staatlichen Ermitage, Sankt Petersburg. Münch., 1996; см. также: Иерусалимская А. А. Раннесредневек. памятники визант. круга из Закавказья и с сев. Кавказа // Византиноведение в Эрмитаже. Л., 1991. С. 66–71; она же. Находки предметов христ. культа в могильнике Мощевая Балка // Худож. памятники и проблемы культуры Востока. Л., 1985. С. 101–112).

По материалам археологии (нумизматика, оружие, костюм, украшения) визант. проникновение на Сев. Кавказ прослеживается по крайней мере с VI–VII вв. Изучаются визант. памятники VII–IX вв. в зоне Приазовья (известно о существовании епархий в Фанагории, Таматархе) — в Новомихайловском, Адлере и др. (работы северокавказской археологической экспедиции В. А. Кузнецова, В. И. Марковина и др.); памятники X–XIII вв. в Алании, где христианизация началась в правление патриарха Николая (901–907 и 912–925) и до XIII в. было построено более 50 церквей, связанных с кладбищами, на к-рых находят кресты с греч. надписями. Строительство широко развернулось в 1-й пол. X в., тогда под влиянием визант. архитектуры и были возведены древнейшие из сохранившихся на территории РФ церкви на городище Ильичёвском, на горе Шоана, близ аула Сенты (ныне Н. Теберда), где в 2003 г. Д. В. Белецким и А. Ю. Виноградовым обнаружена ктиторская надпись 965 г. Хорошо сохранившиеся памятники византийско-кавказской археологии представляют городища на месте центров Аланской епархии: Зильгинское и Нижнеархызское (в верховьях р. Б. Зеленчук).

Третья область, активно развивающаяся в советской и совр. российской археологии В. и. — это визант. культура на степных территориях Сев. Причерноморья и Сев. Прикаспия. Примерами проникновения сюда визант. традиции, напр. в фортификации, являются крепости с регулярным планом, строившиеся из местных материалов по визант. образцам в Х в. в Хазарии (Саркел и др.). Памятники визант. археологии обнаруживаются и далее на Восток, в Центр. Азии (см. статьи Суяб (Ак-Бешим), Мерв и др.).

Особый материал для развития археологии В. и. в СССР и России дали славяно-рус. древности и памятники раннего этапа развития Киевской Руси, к-рые формировались при огромном влиянии визант. культуры и при участии византийцев. Определенный интерес для визант. археологии представляют и более поздние археологические материалы средневек. Руси, вплоть до гибели Византии (и даже после нее) сохранявшей как генетическое родство с ее культурой, так и связи на разных уровнях. «Русско-византийские» (согласно старой терминологии) древности составляют 4-е базовое направление в отечественной археологии В. и. Несмотря на отсутствие возможностей для активной экспедиционной деятельности за рубежом, археология В. и. в России, как и в др. странах мира, находится в наст. время в стадии подъема и является важным направлением для воссоздания общенациональной археологической школы и позволит прояснить мн. проблемы истории, искусства и религии не только в Византии, но и в самой России.

III. Изучение на Балканах.

Особой частью археологии В. и. являются славяно-визант. исследования на Балканах, в Болгарии, в Македонии и в Сербии, посл. четв. XIX в., до этого сведения о памятниках попадали в записки путешественников, таких как В. И. Григорович, в 1844–1845 гг. посетивший Мелник, Пловдив и Тырново, и архим. Антонин (Капустин), побывавший в Охриде, Прилепе и др. городах Македонии. Рус. наука стала играть существенную роль в изучении визант. археологии на Балканах Турцией 1877–1878 гг.: собирание и фиксация ранневизант. памятников Софии (древняя Сердика) П. В. Алабиным (фрески Боянской церкви; ц. во имя 40 мучеников в Велико-Тырнове); проведение первых раскопок (Софийский собор); планировалось создание в Болгарии археологического ин-та; РАИК стремился включить Болгарию в круг своих работ. В 1896 г. Ф. И. Успенский начал раскопки на городище Абоба (Плиска; основные работы: РАИК, 1899–1900), одной из столиц Болгарии, эти работы вскоре повлекли необходимость раскопок в Преславе. В 1898 г. Успенский и М. П. Милюков изучили эпиграфику и церковные памятники Македонии на оз. Преспа: пещерные храмы юж. берега, о-в Мали-град, руины «Великой церкви» на о-ве Айос-Ахилиос, и обследовали надгробную плиту 993 г. с кириллическим граффито, сообщающем о семье царя Самуила. После 2-й экспедиции в Македонию (1900) Кондаков сформулировал задачи изучения древностей Балкан как особой ветви археологии В. и. (Кондаков Н. П. Македония: Археол. путешествие. СПб., 1909).

Политическая обстановка 10-х гг. XX в. не благоприятствовала развитию славяно-визант. археологии, да и общество южнослав. земель не было еще готово к изучению национальных древностей. Небольшое число специалистов (Б. Филов), работая в рамках Археологического музея в Софии и провинциальных музеев (Варна и др.), положили начало серийным изданиям и приступили к раскопкам памятников визант. эпохи. 1-й том начатой в 1913 г. серии монографий «Материалы по истории Софии» посвящен раскопкам Софийского собора, давшим богатый материал (в т. ч. раннехрист. кладбище с расписными склепами) для истории раннего христианства в Сердике — городе, где проходил Вселенский Собор 342–343 гг. В том же году был основан археолого-этнографический журнал «Старинар» (Белград), существующий до наст. времени.

После первой мировой войны влияние на развитие изучения археологии В. и. в южнослав. странах оказали эмигранты из России, в т. ч. Кондаков и Грабар, опубликовавший одну из первых книг по истории болгаро-визант. искусства VI–XVII вв., а также статью о «двухэтажных церквах-гробницах» в Бачковском мон-ре (см. Петрицонский монастырь), храме Асеновской крепости и Боянской церкви, положившую начало длительной дискуссии, в к-рой приняли участие Брунов, Э. Бакалова, Б. Пенкова и др. С 20-х гг. XX в. в Болгарии одно за др. следуют открытия визант. храмов IV–VI вв. (Красная церковь в Перуштице (1921); Беловская базилика, (1924) и др.; Круглая (Золотая) ц. в Преславе эпохи царя Симеона); новые материалы дают работы в Несебыре (XIII–XV вв.), в столицах Болгарии (Тырново, Плиска, Преспа) и приморских городах (Варна, Созополь).

Ранневизант. памятники особенно хорошо изучены в Болгарии. В послевоенный период здесь активно работали международные экспедиции, к-рыми к кон. ХХ в. были полностью раскопаны позднерим. Никополь-на-Истре; большой епископский «город» на месте одного из рим. военных лагерей лимеса в Нове (Новах) на Дунае (работы вел ун-т Познани, Польша); руины ц. св. Ахиллия в столице царя Самуила на оз. Микра-Преспа с уникальным комплексом погребений в каменных саркофагах (ун-т Фессалоники, 1966–1970). Этим работам посвящены международные симпозиумы (Велико-Тырново, 2000; см.: Roman City, 2002). К наст. времени в Болгарии открыто ок. 200 ранневизант. храмов.

Исследования археологии В. и. на Балканах охватывают не только церковные древности, но и крепостную архитектуру, гос. и светскую культуру южнослав. народов в эпохи визант. доминирования (исследования крепостей М. Поповичем) и описывают их культуру как достаточно самостоятельную и тесно связанную не только с Византией, но также с Зап. Европой. В Болгарии применялась фортификация визант. типа.

Аналогичные процессы и публикация каталогов ранневизант. памятников идут и в др. молодых южнослав. гос-вах, напр. подготовленное Б. Алексовой издание по Македонии. В период существования единой Югославии здесь сложилась собственная школа визант. археологии, представленная Чурчичем, Д. Попович, С. Попович, М. Поповичем и мн. др.

IV. Изучение в Греции.

Долгое время решающим фактором в развитии визант. археологии в Греции было археологическое открытие храмов кон. IV — нач. V в., начатое в сер. 20-х гг. XX в. Если к 1929 г. в сводках раннехрист. базилик в Греции насчитывалось до 40, то в 40-х гг. эта цифра выросла вдвое, к сер. 50-х гг. их число дошло до 100, а в наст. время в научный оборот введено ок. 300 раннехрист. памятников Греции (Г. Сотириу, П. Лемерль, А. Орландос; см.: Soteriou G. A. Die Altchristlichen Basiliken Griechenlands // Atti del IV Congr. Intern. d’archeol. chrétienne. R., 1940. Vol. 1. 355–380; Lemerle P. A propos des basiliques paléochretiennes de Grèce // Bchell. 1947. T. 70; Orlandos A. Les monuments paléochrétiens découverts ou étudies en Grèce de 1938 à 1954 // Actes du 5^e Congr. Intern. d’archéol. chrétienne. Vat.; P., 1957).

Базилики ранневизант. эпохи были построены по всей стране, имели чрезвычайно богатый декор и очень большие размеры, не уступавшие храмам античности (длина базилики в Лехее (Коринф) более 100 м, в Никополе (Эпир) 60 м (все 5 нефов устилала мозаика). Мозаика и резьба по мрамору украшала базилику D, самую большую в Неа-Анхиалос (Фессалия). Было определено, что в Греции и Македонии (епископский cобор рубежа IV–V вв. в Стоби) сложился особый стиль церковной архитектуры, ориентированной на Сирию и зап. провинции, проводником к-рого выступала Фессалоника.

В 50-х гг. XX в. начались работы на агоре Афин; выяснилось, что ее развитие не было остановлено нашествием герулов 267 г. и пережило в христ. эпоху новый расцвет: храм Гефеста превратили в церковь в V в.; были перестроены в церкви Парфенон и Эрехтейон на Акрополе, так же датируются и первые надписи христ. содержания; христ. период агоры продолжался до аваро-слав. нашествия 580 г.

В Филиппах раскопки раскрыли процесс христианизации городской жизни. В новой части форума был построен связанный с ним парадной лестницей храм с баптистерием и атриумом, к к-рому постепенно сместились общественные центры. Яркую картину расцвета и гибели ранневизант. цивилизации дает Царичин-Град под г. Ниш (исследован АН Сербии в 1937–1947). Город, построенный имп. Юстинианом на его родине, просуществовал 75 лет (ок. 550–625), в нем были возведены не менее 4 церквей, епископская резиденция, колоннада главной улицы, акведук. Почти все базилики Греции погибли в огне пожаров; беглецы укрылись на островах архипелага, население к-рого было крещено до нач. V в., (храмы на Кипре, Лесбосе, Косе, Делосе и Крите).

Средне- и поздневизант. периоды меньше привлекали внимание археологов, но в посл. 10-летия древностями средневековья занимаются все чаще. Появляются сборники, специально посвященные археологии поздней (средневек.) Греции (напр., Archaeology of Greece. 1996) и отдельно XIII в., или периоду лат. королевств в К-поле, на материке и островах, или охватывающие конкретные зоны поздневизант. культуры, такие как ключевой для контактов слав. и визант. миров г. Фессалоника, монастырские комплексы Афона, Метеорских мон-рей и др. Увеличивается количество работ по отдельным типам артефактов средневизант. периода: амвонам, капителям, саркофагам и т. д. После сводов О. Фельда по средневизант. Саркофагам и Грабара по скульптуре в целом, вышедших в 70-х гг., появились каталог Ф. Пазараса средне- и поздневизант. надгробий и саркофагов с резьбой (1988), работы М. Деннерта (1995) и Й. Отюкен (1996) по амвонам и фрагментам резьбы на территории М. Азии; серия статей Э. Ивисона, к-рый ведет большую работу по собиранию надгробий XIII–XV вв. в Вост. Средиземноморье.

Византийская археология и проблемы византиноведения.

I.

Основные данные по визант. археологии получены за счет сплошного обследования местностей (археологическая разведка), и лишь отчасти их составляют (напр., в Нихории: Excavations at Nichoria in Southwest Greece / Ed. G. Rapp e. a. Minneapolis, 1978–1992. Vol. 1–3) результаты раскопок, к-рыми трудно охватить большую площадь. Эти обследования имеют длительную традицию, их проводили путешественники на Восток с XVIII в., и, хотя в основном фиксировались классические памятники, была собрана информация и по археологии В. и. К нач. ХХ в. изучение исторической географии и провинциальной топографии Византии сложилось в специальную дисциплину, в развитие к-рой внесли вклад У. М. Рамсей, Й. Стржиговский, У. М. Кальдер, А. Грегуар и др. ученые. Важными вехами в ее развитии стало создание в 70-х гг. Международной ассоциации по изучению Византии (Association Internationale des Etudes byzantines) (см.: Association Internationale des Etudes byzantines // Bull. d’information et de coordination. Athenes. 1976. Vol. 8/9: (1977/1978). P. 27–37), начало выпусков Tabula Imperii Byzantini и выход ряда монографий, связанных с изучением исторической географии и отдельных церковных памятников (см.: Robert L. Villes d’Asie Mineure: Etudes de géographie ancien. P., 1962²; Harrison R. M. Churches and Chapels of Central Lycia // AnatSt. 1963. Vol. 13. P. 117–151; Ahrweiler H. L’Histoire et la géographie de la region de Smyrne entre les deux occupations turques (1081–1317), particulierement au XIIIe siècle // TM. 1965. P. 1–204; Foss Ch. Byzantine. Cities of Western Asia Minor. Camb., 1972; idem. Archaeology and the Twenty Cities’ of Byzantine Asia // AJA. 1977. Vol. 81. P. 469–486. Развитие направления: Bryer A., Wintfield D. The Byzantine Monuments and Topography of the Pontos: In 2 vol. Wash., 1985. По методам: Byzanz als Raum: Zu methoden und inhalten der hist. geographie des östlichen Mittelmeerraumes / Hrsg. K.Belke e. a. W., 1989).

Методы археологического обследования территорий позволяют выявить и отождествить города и небольшие объекты, дают сведения об их размере и форме, могут с высокой степенью надежности подтвердить отсутствие поселений в тот или иной период. Кроме того, определяются важные для истории провинции элементы: структура епископальных центров, система обороны границ, развитие хоры города и сети мелких сельских поселений (см., напр.: Byzantine and Early Near East / Ed. G. R. D. King, A. Cameron. Oxbow, 1994. Vol. 2: Land use and settlement patterns). Так, долгий спор о гибели или выживании городских общин в ранневизант. период был решен на основе раскопок в Сардах, Афинах, Коринфе и др., мат-лы к-рых К. Фосс дополнил разведками на большой территории.

До 80-х гг. при разведочных работах материал визант. и исламской эпох фиксировали как «средневековый», без разделения, поэтому большим шагом вперед стали работы именно о визант. находках (проект Т. Грегори «Историческая география Византии» Центра исследований Византии в Афинах, 1980: обследования района порта Коринфа, Кехрие, к югу от пролива). Масштабные работы экспедиции ун-та шт. Огайо в Беотии (1979–1982) открыли на прибрежных островах и в бассейне р. Тисви, в обширном и богатом земледельческом районе, памятники всех визант. периодов, включая т. н. темные века (VI — нач. VII в.). Интересная работа ведется по изучению пограничных визант. крепостей в М. Азии (напр.: Redford S. Archaeology of the Frontier in the Medieval Near East: Excavation at Gritille, Turkey. Phil., 1998).

II.

Научным полигоном для изучения археологии В. и. раннего периода в посл. трети ХХ в. стал Сиро-Палестинский регион, чему способствовал расцвет Палестины; было в IV–VII вв. и огромное количество доступных для изучения памятников, сохранившихся после гибели визант. Палестины, а также усиление внимания мирового сообщества к библейским и христ. древностям с возникновением гос-ва Израиль. (См. библиографию в работах: Patrich J. Church, state and the transformation of Palestin — the Byzantine period (324–640 CE) // Archaeology of Society in the Holy Land / ed. Th. E. Levy. L., 1995; Dauphin C. La Palestine byzantine: peuplements et populations. Oxf., 1998. Vol. 1–3. (BAR; 726); Parker S. T. The Byzantine Period: an Empire’s New Holy Land // Near Eastern Archaeology. 1999. Vol. 62. N 3. P. 134–182.)

Визант. археологиярезко изменила представления о ранневизант. периоде в Палестине: ее территория оказалась тесно населенной и интенсивно эксплуатируемой; было доказано мощное передвижение населения на непригодные для оседлой жизни окраины и в пустыни, основу населения составляли земледельцы, скотоводы и отчасти монахи (численность колеблется от 1,5 до 4 млн). В расцвете экономики Палестины выдающуюся роль играли победа христианства и приток средств на благоустройство страны, строительство церквей, мон-рей, развитие своеобразной индустрии для паломников, предоставление убежища потоку беглецов из зап. части империи. Использовать эти факторы удалось благодаря наличию развитого аграрного производства, расцвету производств (стеклоделие), добыче меди в Вади-эль-Араба, участию в транзитной торговле специями и благовониями. Археология В. и. доказала также, что христианство в Сиро-Палестинском регионе распространилось не сразу, к концу визант. периода христиане составили большинство везде, кроме традиц. районов расселения иудеев и самарян, Галилеи, Самарии, Голан. Визант. археология показала, что на Ближ. Востоке быстро отказались от лат. языка: его еще использовали как официальный (милевые камни, надписи на зданиях) в IV в., но к концу столетия даже в офиц. переписке заменили греческим, наряду с к-рым использовали и семит. языки (иврит, арам., араб.).

Важнейшая особенность археологии В. и. Сиро-Палестинского региона — программы сплошных обследований территорий Израиля (Archaeological Survey of Israel, квадраты 10´10 км) и Иордании (Iordan Antiquities Database and Information System: интернет-сайт). Благодаря им число памятников визант. периода многократно выросло: только на плато между Мёртвым м. и вост. пустыней Иордании открыто более чем 2 тыс. точек, из к-рых поселения визант. периода составляют до 87% (в Хисбане). Непригодные для жизни земли пустыни Негев оказались зоной процветающего земледелия, были плотно заселены. Мн. поселки имели систему искусственного орошения, террасы и гумна, причем развивались в плотном контакте с группами кочевавших в окрестностях скотоводов. Развитая земледельческая инфраструктура с крупными поселениями (Элуса, Нессана, Обода, Собата, Мампсис, Реховот) заходила далеко на юг (до 100 км от Газы). Послойные раскопки и стратиграфические разрезы охватили малые города, деревни, мон-ри, форты и даже стоянки кочевников. Изученные поселения Иордании и юж. Сирии (Эд-Дията, Хирбет-эд-Дарих, Хумайма) показали отсутствие регулярной планировки: пространство поселка обычно обведено стеной (Умм-эль-Джималь, Хирбет-эс-Самра, Умм-эр-Расас), а внутри имеется маленькая цитадель. Остальное пространство занято домами с внутренним двором; общественных зданий, кроме церквей, нет. Та же картина в сев. Негеве (открыто более 10 поселков). В Иордании раскопано мн. отдельных военных поселений на границе с пустыней (гл. обр. III–IV вв.).

Более широкие работы в наст. время идут в таких городах как Кесария Палестинская, Скифополь (Беф-Сеан), Сепфорис, достигших в визант. эпоху нового уровня процветания. В Кесарии в IV–V вв. по-прежнему работал огромный античный порт, в город был проведен 2-й акведук, при имп. Анастасии I (500-е гг.) были выстроены более обширные стены, охватившие ипподром и театр, а на платформе снесенного языческого храма построена церковь с октагональным планом. Примерно вдвое вырос в визант. эпоху Скифополь, полностью перестроенный, получивший колоннадную улицу (длина 180, ширина 7,5 м; мощение улиц продолжалось до 522), неск. церквей и мон-рь Богородицы (567), а также синагогу (город не был конфессионально однородным). В Сепфорисе в Галилее христиане даже в визант. эпоху составляли меньшинство, их появление фиксируется после землетрясения 363 г. в зап. части города (остраконы с христ. текстами и символами).

Мн. открытий делается и в городах Иордании, в т. ч. в Десятиградии: Гадаре, Авиле, Пелле, Герасе и Филадельфии, а также в др. важных точках (Петре, Эсбе, Мадабе, Элате). Пелла (восточнее Иордана) уже в кон. IV в. имела епископа и достигла расцвета в VI в.; здесь открыты 3 богатые церкви, перестраивавшиеся с нач. V по нач. VII в. Гераса (юго-восточнее Пеллы) также пережила расцвет в IV в., на что указывают нумизматика и строительство в кон. V–VI вв. более 10 церквей (в т. ч. одной в 530–531 гг. на месте синагоги). Рим. общественные здания использовались не по назначению: на ипподроме появились гончарные мастерские, на форуме — красильни и печи для выжига извести.

Экономика В. и. была монетарной и высокотоварной, поэтому благополучие городов обеспечивало участие в международной торговле и связи с сельскохозяйственной округой. Монеты в визант. Палестине представляют массовый материал. В посл. время много внимания уделяется периоду ранневизант. чеканки. Денежная система IV–VI вв. держалась на крупном солиде, введенном имп. Константином I Великим, и массе мелких бронзовых номиналов, поскольку серебро постоянно падало в цене. Собственно визант. нумизматика начинается с введения в 498 г. имп. Анастасием I (491–518) бронзовой монеты — фоллиса. Монеты оставались важным средством пропаганды; надписи на них до VII в. исключительно лат., но оформление отличается от римских: портрет императора в профиль сменило непортретное изображение почти в анфас; большинство языческих символов (кроме персонификаций: Победа, Рим, К-поль) заменили знак креста (с сер. V в.) и образ Иисуса Христа (впервые на монетах имп. Юстиниана I (527–565)).

С сер. VI в. отмечается упадок хозяйства, что заметно в центрах (Кесария) и на периферии, вдоль границ пустыни к востоку от Мёртвого м. Причины упадка видят в перенаселенности и истощение почв и лишь отчасти во внешних факторах. Все же состояние экономики оставалось устойчивым, что позволяло строить церкви и синагоги. Внутреннее состояние страны в визант. период выглядит мирным и визант. археология не подтверждает рассказы источников о бурных социальных конфликтах — все форты и крепости, включая легионы, сосредоточены на границе с пустыней Негев на юге и к востоку от виа Нова Траяна в Иордании; на севере и в прибрежных городах присутствие войск слабо обозначено.

В 1993 г. в Петре при раскопках церкви, в комнате при апсиде были найдены десятки свитков папирусов. Разборка этих свитков, переживших пожар, еще не закончена (ведется в Аммане АКОР, ун-тами Хельсинки и Мичигана). Почти все документы относятся к VI в. и написаны по-гречески и представляют собой семейный архив горожанина Феодора: контракты на покупки, дарственные и росписи приданого. В документах упоминается сельская округа Петры и соседние городки, воины, духовенство и владельцы многих малых усадеб, на к-рых работали арендаторы и рабы. Петра, как следует из ее архива, предстает не «караванным» городом (не упоминается торговля), а аграрным центром вплоть до кон. VI в. Яркую картину жизни маленького городка Нессана в пустыне Негев рисует др. группа папирусов (ок. 200), датированных 512–689 гг. и содержащих рецепты, торговые расписки, финансовые, брачные и бракоразводные контракты, завещания, сельскохозяйственные записи, дела местных гарнизонов.

Археология В. и. внесла огромный вклад в реконструкцию процесса христианизации Вост. Средиземноморья на основе эпиграфики. Так, на плато восточнее Мёртвого м. отмечено ок. 20 некрополей с надгробиями, несущими греч. надписи; 135 из них с точными датами. До 475 г. христ. надписей всего 4,4 %, в посл. четв. V в. их число быстро увеличивается и во 2-й пол. VI — 1-й четв. VII в. их становится больше, чем языческих. В крупнейшем городе плато Эль-Караке подавляющее большинство христ. надписей были сделаны не ранее VI в., древнейшая — в 449/50 г.; в Ареополе этих надписей нет вообще (епископ появился в Эль-Караке только в 536, в Ареополе — в 449). К югу от Эль-Карака найдено 48 датированных надписей, но первая христ. 505 г. Сходную картину дали Голаны. Сведения, почерпнутые из археологических раскопок, доказывают то, что христиане, язычники и иудеи жили вместе в районах, традиционно считавшихся исключительно иудейскими. Из надписей на общественных зданиях можно сделать заключение о большом количестве религ. зданий в городе: церквей, мон-рей, синагог иудеев и самарян. Но христ. объектов явно больше. По-своему рисуют жизнь христиан в Сиро-Палестинском регионе папирусы: в найденной в нессане в 30-х гг. XX в. сумке с папирусами (512–689) были обнаружены списки Евангелия от Иоанна, Деяний св. Георгия, апокрифической переписки царя Авгаря, «Энеиды» Вергилия и греч. словаря к ней.

Археология ранневизант. периода фиксирует развитие старых рим. архитектурных традиций, хотя и с нововведениями. Благодаря строительным надписям можно составить представление о периодах строительной активности: один приходится на правление императоров Анастасия I (491–518) и Юстиниана I (527–565), второй — Маврикия (582–602) и Фоки (602–610). Много надписей (особенно о строительстве церквей) относится к персид. периоду после 610 г., до сер. VII в. Строительство осуществляли как гос-во, привлекая армию, так и Церковь, муниципальные власти и частные лица. Надписи сообщают о возведении бань, водопроводов, библиотек, базилик, крепостей, постоялых дворов (с VI в. для паломников).

Наличие базальта и известняка позволило быстро усвоить рим. буто-бетонную технику с применением кладок из тесаного камня и (или) кирпича (в т. ч. сырца), оформление стен и полов мозаикой, покрытие черепицей по деревянным балкам или каменной плитой по сводам. Активно использовались сполии и привозной мрамор, а также красный порфир из Египта. Рим. влияние особенно заметно в технике строительства, требовавшей использования криволинейных элементов (своды, купола, апсиды, арки). Важнейшим вопросом остается механизм сохранения этих традиций при переходе к новому типу построек — храмам, к древнейшим из к-рых относят следы построек нач. IV в. в Гадаре, Капернауме и Элате на Красном м. (см. ст. Дура-Европос), а также храмам, построенным имп. Константином и его матерью Еленой: Гроба Господня, Елеона на Масличной горе, Рождества Христова в Вифлееме, церковь в Мамре (все после 325). Строительный бум, начавшийся в IV в., привел к повсеместному появлению храмов во всем регионе, он продолжился при имп. Юстиниане I (527–565), когда мн. храмы подверглись перестройке (Неа Эклесиа в Ст. городе Иерусалима), и распространился даже на мелкие поселения, к-рые часто имели более одной церкви (только в небольшом Умм-эль-Джималь, сев. Иордания, их ок. 15).

Для ранневизант. периода характерно медленное изживание остатков язычества и сосуществование христианства с иными религиями, прежде всего с иудаизмом, чему археология Палестины дает наглядный пример. Абсолютное большинство изученных синагог (более 100) датируются кон. III–VIII в., и, хотя они сосредоточены западнее р. Иордан (особенно в Галилее — центре иудаизма в визант. период), их постройки есть на Голанах и в городах вне этих зон (Гераса). Архитектура и мозаичные полы синагог отражают влияние христ. искусства (см. ст. Бет-Альфа), а расположение церквей и синагог буквально бок о бок (в Капернауме между ними всего 30 м) — особенность, отражающая мирное сосуществование иудеев, христиан, самарян и язычников.

Изучение крепостной архитектуры показывает, что рим. система была изменена: старые стены городов перестраивали или возводили новые в более дешевой технике кладки из панцирей с буто-бетонным ядром, свойственной всей В. и. Особо укрепляли ворота и далеко выступающие башни: в Кесарии кон. IV — нач. V в. возводились прямоугольные башни; в Элате — стены (шириной 1, 6 м) с выносом башен 4 м; городская стена Герасы получила в IV в. ок. 100 (!) выносных башен через каждые 15–20 м.

Крепости и форты визант. периода также сильно отличаются от рим.: их площадь уменьшалась по мере сокращения численности гарнизонов, однако укрепления в целом стали мощнее. Мало изучена архитектура частного дома, но материал для ее истории накоплен значительный. При раскопках большими площадями в Мероне, Сепфорисе, Мампсисе, Умм-эль-Джимале, Пелле, Герасе, Петре и др. установлено, что господствующим типом оставался дом с внутренним двором, куда выходили многочисленные комнаты.

Яркое проявление ранневизант. культуры — мозаики полов, открытие к-рых в Мадабе в 1897 г. стало сенсацией (обзор итогов изучения см. в сб. «Столетие «карты из Мадабы»: The Madaba Map Centenaryб 1897–1997: Travelling through the Byzantine Umayyad Period / ed. M. Piccirillo, E. Alliata. Jerusalem, 1998, 1999). В рим. период мозаики со сценами из классической мифологии украшали жилые здания, с кон. IV в. эта техника в упрощенном виде (из 30 оттенков смальт осталось 10–12) была применена в церквах и синагогах. Церковные мозаики включали христ. символы (кресты), но в целом темы остались прежними: персонификации абстрактных понятий; времена года; сцены охоты; буколика (изображения растений, домашних и диких животных, в т. ч. экзотических и фантастических). Работы одних и тех же мозаичистов охватывают весь юг Вост. Средиземноморья: Палестину, Сирию, Кипр. Пока нет объяснения неравномерности в распределении мозаик. Западнее Иордана (в т. ч. в пустыне Негев) они встречаются постоянно, восточнее — спорадически, и время их создания более позднее; в Иордании до кон. V в. мозаик нет (хотя рим. городков там раскопано очень много), а поздние лежат, за немногими исключениями (церковь в Петре и др.), севернее Эль-Мауджиб.

В изображениях мозаик зафиксированы колоннадные улицы, отдельные здания, храмы, мон-ри и т. д. Они содержат посвятительные надписи (обычно по-гречески), в к-рых выявлена тесная связь клира с общиной, названы имена ктиторов, членов их семей, стоящих за ними социальных групп, даны краткие (обычно только имена) сведения о мозаичистах; указаны мотивы пожертвований (поминание мертвых, исполнение обета и т. д.). Иконография мозаик синагог Палестины отлична от принятой в диаспоре: в Апамее (Сирия) и Сардах IV в. преобладает геометрический стиль, в Палестине (Бет-Альфа, Сепфорис, Тиверия) — сцены с персонажами (в т. ч. из ВЗ), изображение ритуальных предметов (ниша Торы, менора и т. д.) и сюжеты из классического репертуара (времена года; знаки Зодиака; Гелиос или его колесница).

В посл. десятилетия XX в. продвинулось изучение ранневизант. керамики, построены строго датированные колонки стратиграфии на памятниках вдоль границы провинции Аравия (Телль-Хисбан, Пелла, Капернаум, Кесария, Хирбет-Шема, Кейсан, Мерон, Арак-эль-Эмир и др.), Иерусалима; составлена библиография (Herr L. Published Pottery of Palestine. Atlanta, 1996). К VI в. в районе Иерусалима сложились местные центры производства хорошо обожженной керамики (т. н. столовой византийской); в Иордании были распространены расписные блюда с изображениями людей, животных, растений и крестов, к-рые делали в VI–VII вв. в Джараше. Амфоры, являющиеся маркерами товарного обмена, делали в Газе и Ашкелоне, откуда они достигали Египта, Сев. Африки, Балкан и Зап. Европы. Др. тип амфор связан с торговлей на Красном м. и обнаружен в его портах (Элат, Аксум, Береника), в Йемене, Эритрее и Эфиопии.

Не менее важно изучение производства стекла в Сиро-Палестинском регионе, к-рый снабжал им все древнее Средиземноморье. Химические и морфологические анализы выполнены для сосудов из Герасы. Стеклоделательный комплекс кон. IV в. раскопан под Хайфой (работы Миссурийского ун-та с 1964). Для Палестины характерны также чаши и лампы из стеатита (возможно, связанные с ритуальной практикой иудаизма).

Византийская археология и проблемы трансформации византийского города.

В посл. годы все большее значение придается археологическому изучению визант. города и динамики его развития: планированию при строительстве городов, развитию городских кварталов; роли станциональной литургии (и сакральной топографии) в структурировании городской сети. История формирования христ. города и его взаимоотношений с античной подосновой с т. зр. визант. археологии существенно отличается от складывающейся на основе письменных источников. Эта тема, развитая еще Р. Краутхаймером в кн. «Три христ. столицы» (М.; СПб., 2000), усиленно развивается совр. европ. авторами (Г. Брандес, Б. Бренк, Дж. Броджоло, Х. Северин, Ж. М. Спизер, Уорд-Перкинс).

В эпоху расцвета Римской империи ее города имели единый тип инфраструктуры и общественной архитектуры. Трансформацию античного города в период перехода к христианству археология В. и. видит в сокращении площади и (или) смене ядра старого поселения, часто при смене укреплений; распаде территории города внутри его стен на общины; уходе со старого идеологического центра и отказе от системы общественных зданий рим. эпохи с ее зоной общения (форум), центром самоуправления и языческими храмами; вторичном использовании общественных зданий как центров власти (дворцов) или мест публичных церемоний (цирки в Милане и К-поле); росте религ. (особенно епископских) комплексов в IV–V вв., чья топография зависит от практических нужд и возможностей Церкви; перенесении кладбищ в границы города; в резких изменениях в строительной технике (усвоение простейших технологий, переход к массовому вторичному использованию материалов и зданий).

Изменение прежней модели города и строительных технологий в сторону их упрощения отражает не только разрушение структуры общества и экономический упадок, но и формирование на этом фоне иного религ. контекста, новых военных задач и политической организации. Необходимо отметить быстрый рост новой столицы (К-поль), экономически и социокультурно построенной по модели имп. двора, однако из др. городов урбанистический характер развития сохраняли лишь единичные, в основном приморские, центры (Фессалоника, Эфес, Никея, Трапезунд, Херсонес).

в последнее время особое внимание вызывает изучение процесса обращения языческих храмов в христ. Данные визант. археологии не поддержали представлений о разрушении или сожжении христианами языческих храмов сразу после запрета язычества, так же как о немедленном освящении их в качестве церквей. Они рисуют картину временного запустения и обветшания священных участков (теменосов) и лишь позже полную перестройку нек-рых из них в христ. сооружения (примеры святилищ, оставшихся заброшенными, найдены в Газе, Агригенте, Пестуме). Перестройка языческих храмов в христ. приходится на V–VII вв., когда творимая ex novo визант. архитектура уже вполне оформилась.

Изучено ок. 300 случаев использования мест языческих культов для сооружения христ. церквей, среди к-рых включение в состав церкви остатков целлы и значительной части древней постройки (83 случая); возведение христ. церкви на месте разобранного языческого храма; сооружение церкви в пределах теменоса или в его окрестностях, но вне языческого храма; размещение церкви на языческом некрополе или в старом общественном центре; размещение ее в частном доме или над его остатками (общий обзор и библиография — Milojevic M. Retrofit Ecclesia: a Non-Conforming Building Type // ByzF. 1997. Bd. 24. S. 324–366; см. также: Castren P. Paganism and Christianity in Athens and Vicinity during the 4^th to 6^th Cent. A. D. // Idea and Ideal of the Town between Late Antiquity and the Early Modern Ages. / ed G. P. Brogiolo, B. Ward-Perkins. Leiden, 1999. P. 211–224; Ward-Perkins B. Re-using the Architectural Legacy of the Past, entre ideologie et pragmatisme // Ibid. P. 225–244).

Особое значение для изучения трансформации ранневизант. города в средневековый имеют результаты работ на периферии Византии — в Причерноморье, в М. Азии, на Ближ. Востоке. Важные сведения получены в ходе сплошного обследования кварталов крымского Херсонеса, целенаправленно изучаемого уже более 50 лет, работ в малоазийских Амории и Приене, раскопок в Герасе, начатых еще в 20-х гг. XX в.

Особую роль в церковной и придворной культуре В. и. играл К-поль. Развитие археологии В. и. во мн. зависит от его изучения: из 500 храмов и мон-рей здесь сохранилось менее 10%, причем утрачен и ряд основных сооружений. Из-за этого, несмотря на многолетние раскопки, ранний К-поль известен хуже, чем древние Рим или Афины. Столица Византии во многом остается неизвестным городом: его детали археологически изучены, но связь между ними устанавливается с трудом. Натурное изучение К-поля за последние 10-летия в сравнении с др. районами В. и. продвигается медленнее, открытия здесь малочисленны и случайны (среди исключений — новые раскопки субструкций Большого дворца). Нек-рые эпохи (лат. правление; время Палеологов) изучают гл. обр. по письменным источникам. Несмотря на активную реставрацию в городе и проводимые там в посл. время конференции по истории Византии (Х Конгресс византинистов в Стамбуле, семинар «Византийский Константинополь»), все еще нет археологического ин-та, специально изучающего визант. период, аналогичного дореволюционному РАИК или Американской школе в Афинах, не сложилась школа урбанистической археологии.

Только в кон. 90-х гг. был поставлен вопрос о комплексном изучении К-поля (симпозиум в ин-те Дамбартон-Окс, 1998 г.; публикация: Constantinople: the Fabric of the City // DOP. 2000. N 54), включающем изучение места античного наследия в эволюции города, структурную перестройку в средневековье, влияние визант. инфраструктуры на развитие тур. Стамбула. Новый подход, отличный от «топографического» метода (восходит к Жилле и Дюканжу, представлен в работах В. Мюллер-Винера и А. Бергера), предполагает не только сравнение результатов натурных исследований ключевых сооружений с текстами, но и их связь с историей частей города, сохранившихся в исламизированном виде (сады Магнаны в комплексе дворца Топкапы; термы, превращенные в хаммам (тур. баня), и т. д.).

В последние годы белые пятна в изучении города (окружение сохранившихся памятников, монастырское и дворцовое строительство) пытаются заполнить. Семинар Французского ин-та исследований Анатолии и работы в ун-те Стамбула под рук. Нервы Неджипоглу (Визант. К-поль: памятники, топография и повседневная жизнь, 1999; опубл.: Byzantine Constantinople: Monuments, Topography and Everyday Life / Ed. N. Necipoglu. Leiden; Boston; Köln, 2001) затронули вопросы археологии укреплений города, восстановления его древней береговой линии, особенности использования ландшафта в градостроительстве, представили новые открытия (в мон-ре Пантократора, ц. Христа Акаталепта (Календерхане-джами) и др.) и проблемы их интерпретации. Более серьезное внимание привлекают остатки Большого дворца и Вуколеона (их территория очерчена строже, чем ранее, наметились точные локализации нек-рых элементов, напр. Хрисотриклина). Церковное строительство рассматривается теперь в общегородском контексте, с использованием топографических реконструкций, контекстуального подхода к формам городской архитектуры и технологических исследований (работы Оустерхаута: Building Medieval Constantinople // Proc. of the PRM Conf. (1994–1996). Villanova, 1996. Vol. 19/20. P. 35–67; Contextualizing the Later Churches of Constantinople: Suggested Methodologies and a Few Examples // DOP. 2000. N 54. P. 241–251 и др.).

Роль визант. археологии в изучении переходного периода («темных веков»).

Менее всего известна археология В. и. эпохи краха визант. владычества на Ближ. Востоке и Великого переселения народов в Европе. Независимая от письменных источников археологическая версия истории периода VI–VII вв. еще не сформирована, работа по выделению объектов только начата, к 90-м гг. XX в. не выработано даже керамической хронологии; материалы с кон. VI по IX в. по-прежнему трудно дифференцировать. Стремясь подтвердить традиц. источники, археологию В. и. уже с 50-х гг. XX в. привлекали (А. П. Каждан, Фосс) к восстановлению картины социально-экономического развития Вост. Средиземноморья в «темные века» (см., напр.: Каждан А. П. Визант. города в VII–IX вв. // Сов. Aрх. 1954. Т. 21. С. 164–188). Материалы подтверждают продолжающийся до кон. VI в. расцвет позднеантичной экономики и культуры; затем их упадок под ударами вторжений; последующее медленное восстановление и новый расцвет, не достигший античного уровня, в средневизант. период (напр., экономика Арголиды, согласно исследованиям Сьюзен Алкок и др., сделала резкий скачок в V–VI вв., но в VII–VIII вв. количество новых поселений резко уменьшилось, и со 2-й пол. VII в. их возникновение прекратилось (последние монеты относятся к правлению имп. Фоки)). Контраст между богатством мат-лов поздней античности и пустотой «темных веков» традиционно объясняют, следуя визант. историкам, как внезапный экономический и гос. кризис, осложненный вторжениями варваров в кон. VI–VII в. и араб. нашествием 30–40-х гг. VII в. Археология В. и. позволяет лучше понять внутренние причины этого процесса и по-новому интерпретировать социально-экономический механизм упадка. Это стало возможным благодаря осознанию значимости археологии В. и. для «темных веков» и постепенному накоплению материалов этого периода к кон. ХХ в. (Т. Грегори). Прежде всего в V–VII вв. резко увеличилось число известных в Вост. Средиземноморье поселений. Выяснилось, что расцвет ранневизант. эпохи не уходит корнями глубоко в прошлое: основная часть поселений возникла не в эпоху расцвета античности, а самое раннее на исходе рим. периода (по количеству точно датированных поселений в Беотии и Арголиде в это время уступает только классической эпохе; на Мелосе (ныне Милос), согласно Дж. Сандерсу, они стоят на 1-м месте). Кроме того, ни на Ближ. Востоке, ни на Балканах археологическая картина гибели ранневизант. мира не выглядит внезапной и связанной только с внешними вторжениями. Так, в Сирии неуклонный и медленный регресс раннехрист. общин занял весь VI в. (раскопки Анемуриона) или 2-ю пол. VI в., а наступление ислама предстает лишь одним из факторов, повлекших окончательную гибель.

Т. о., гипотеза упадка городской жизни как внутренний фактор кризиса ранневизант. общества, выдвинутая Кажданом еще в 50-х гг. XX в., была подтверждена объективными данными археологии, свидетельствующими о возможной смене цивилизационной модели. место господствовавшей в античном обществе структуры расселения (города с окружающими усадьбами) в VI–VII вв. заняла мало структурированная масса сельских поселков. Большинство их переживало упадок, но размеры частных владений при этом возросли. Разведки в Греции представляют экономику, основанную на равномерном сельскохозяйственном освоении всей территории поселениями (в т. ч. ранее пустовавших участков); до VI в. заметен расцвет сельской жизни и рекультивации старых или экспансии на новые земли; заселяют как лучшие земли побережья, так и труднодоступные (горные) или непригодные для жизни районы.

В большинстве эти поселения возникли в эпоху относительно спокойную, между вторжением Алариха и приходом славян (396–585), следов., стоящий за переменами в экономике системный сдвиг имел внутренние причины. Судя по материалам визант. археологии, развал Римской империи, высвободив энергию местных производств и систем распределения, вызвал бум в экономике Греции, к-рую раньше подавляло производство Италии, Галлии и Сев. Африки. Население распределилось равномернее, создав огромную сеть маленьких сельскохозяйственных поселков, отчасти ориентированных на рынок. В 30-х гг. XX в. Чаленко пришел к выводу о расцвете производства оливкового масла на севере Сирии; сегодня он находит новые тому подтверждения: следы выжимки масла в промышленном масштабе (прессы, емкости для хранения больших количеств жидкостей) и массовое производство амфор (тара для транспортировки) отмечены по всей Греции, что доказывает рыночный характер производства. Много и прямых свидетельств обмена ценностями, художественную посуду из М. Азии и Сев. Африки находят даже на самых бедных поселениях внутри страны и на побережье; малые острова, часто неудобные для жизни и безводные, заселяют в связи с потребностями резко возросшей морской торговли (в пос. Дипорто на о-ве Макронисос открыто 56 зданий, в т. ч. 2 церкви, постройки в порту, 8-комнатные дома).

Т. о., археология В. и. наглядно демонстрирует уровень экономического развития с такой конкретностью, к-рая не соотносима с данными письменных источников для этого периода. Это подтверждает такая особенность культуры V–VI вв., как огромный размер и роскошь раннехрист. базилик Греции. Для храмоздания в подобном масштабе только отказ от строительства языческих святилищ и общественных центров был недостаточен, благодаря устойчиво развивавшейся экономике, у Церкви и ее общин должны были сосредоточиться и пополняться огромные материальные средства.

Археологическая модель помогает объяснить и внезапность происшедшей катастрофы: основанную на специализированных производствах и торговле экономику может разрушить относительно небольшой кризис, причем первой жертвой становятся города, полностью зависящие от сельской округи. Археологически было подтверждено существование в этот период террасного земледелия и культивации бедных почв, к-рые дают быстрый прирост продукта, но требуют привлечения больших сил и вложения средств, а впосл. — удобрения, поддержания опорных стен и т. п., в противном случае последует упадок плодородия и обвал террас (геологически зафиксированы крупномасштабные эрозия почв и засоление земли в период поздней античности). В таком контексте военные вторжения в В. и. VI–VII вв. выглядят катализатором, а не причиной катастрофы, к-рая внутренне обусловлена нехваткой сил у центральной власти и местной аристократии, нужных для поддержания сложной продуктивной экономической структуры общества.

Визант. археология показала и механизм передачи позднеантичного наследия к средневек. Византии. Обилие и широта разброса периферийных поселений, возникших в период расцвета, обеспечили инфраструктуру такой передачи, позволившей населению мигрировать, пережить первый удар нашествия, включиться в новый образ жизни. Археологически доказано, что основу начавшегося в IX в. возрождения Византии составили пережившие кризис грекоговорящие общины, возникшие еще в период античности. Это касается не только жителей Коринфа, Афин и др. центров, отчасти сохранивших городской характер, но и выживания множества общин в отдаленных местностях (что отразилось в топонимике). Археология фиксирует также перенос активности из больших городов в сельскую округу, вторичное использование руин общественных сооружений рим. эпохи (напр., в окрестностях Коринфа). По-видимому, именно крестьяне-землевладельцы, численность к-рых возросла, как наиболее консервативная среда сохранили до средневизант. периода присущие эллинизму формы культуры и быта.

Византийская археология о торговле и производстве в Византии.

Возможности визант. археологии в реконструкции системы торговли показал симпозиум 2004 г. в Оксфорде «Торговля Византии (IV–XII вв.): Недавние археологические работы» (Byzanntine Trade (4^th–12^th c.): Recent Archaeological Work). Для ранневизант. периода систему связей восстанавливают на основе анализа перевозок на большие расстояния зерна, амфор с вином и оливковым маслом, художественной столовой посуды. Удается проследить также местные торговые операции; организацию городской торговли; производство и циркуляцию товаров из металлов, слоновой кости, шелка, стекла и керамики. Товары из Византии обнаруживаются в Британии, на Красном и Чёрном морях, даже в Китае. Набор товаров и направление торговых путей устанавливают, картографируя точки кораблекрушений и находки керамической тары (амфор: Peacock D. P. S., Williams D. F. Amphorae and the Roman Economy. L.; N. Y., 1986); изучаются и торговые кварталы отдельных городов (Скифополь, Александрия).

Визант. археология способна освещать вопросы распространения продуктов визант. производства с т. зр. истории культурного влияния Византии на формирование новых христ. гос-в, особенно в Вост. Европе. В числе важных примеров — культура Великой Моравии X–XI вв., во мн. воспринявшая художественные и технические достижения Византии, и культура Др. Руси. Памятники археологии В. и. раскрывают влияние Византии на становление культур Сев. Европы, в т.ч. Англии и Скандинавии, и ее посредническую роль в переносе на Запад элементов культуры ислама. Интерес к этим процессам отражен в программах крупных симпозиумов. Артефакты из Греции достигали побережья Швеции (Бирка) и Исландии; в Скандинавию доставлялись церковные атрибуты из Византии (крест с Деисусом найден в саркофаге датской королевы Дагмар, † 1200); монеты императоров Византии X–XI вв. служили образцом для скандинавских и древнерус. монет, а рельефные орнаменты, восходящие к греч. прототипам Х в. (барабан ц. Осиос Лукас в Фокиде), легли в основу 400 вотивных стел с изображениями креста на Голгофе, собранных в Вестергётланде. Доходили до Скандинавии и визант. свинцовые печати имп. чиновников и церковных иерархов.

В изучении визант. производств (тканей, стеклоделия, строительства, керамического производства, ювелирного дела и др.) сложился ряд направлений с собственными аналитическими методами, в т. ч. естественнонаучными: Они имеют первостепенное значение не только для истории экономики, но также и для искусства, истории религии и Церкви.

История визант. стекла изучает центры производства и его связи с античным и вост. стеклоделием, технологии и их перенос в др. районы мира (в т. ч. на Русь), использование стекла в производстве бытовых и церковных сосудов; украшений, в архитектуре (витраж) и мозаике, в алхимии и др. Визант. стеклоделие тесно связано с рим. традицией, к-рая в I в. до Р. Х. ввела технологию выдувания и превратило стекло в массовую продукцию. Для Др. Руси важно изучение визант. стеклянных сосудов, браслетов, бус X–XIII вв., импорт к-рых был очень активен (О. М. Олейников). В церковном ювелирном искусстве стеклоделие важно для изучения производства эмалей (Т. И. Макарова) и литиков — стеклянных подражаний иконкам из камня. Изучается вопрос о происхождении витражного стекла в храмах К-поля (мон-рь Липса и др.) и Руси (Чернигов, Владимир, Ст. Рязань) в XII в.

Особую роль в культуре В. и. играло производство шелка и его распределение (о торговле; имп. дарах монархам Европы см.: Muthesius A. Byzantine Silk Weaving: AD 400 to AD 1200. Vienna, 1997). До VI в. шелк привозили из Китая и Центр. Азии (при раскопках находят печати VII–VIII вв. торговцев шелком); к Х в. было налажено местное производство (в т. ч. пурпурных тканей) в Коринфе, Афинах, Фивах и др. Центром торговли шелком с Русью и Болгарией была Фессалоника, в Зап. Европу он попадал через посредство Венеции. Археология В. и. изучает производство и распространение художественных тканей по находкам в погребениях (церковные ткани и облачения) с сохраняющейся органикой (раннесредневек. Мощевая балка; средневек. курганы и погребения в церквах России и Украины; в Зап. Европе). Для изучения последних особый интерес представляют результаты недавней выставки тканей из погребений в соборе Бамберга (кат. под ред. Г. Хельмеке: «Byzantinische und Orientalische Seidenstoffe: Grabfunde aus der Sepultur der Bambergen Domherren. Bamberg, 2001).

Изучение визант. археологии дает сведения о производстве строительных материалов, об организации производства мрамора в ранневизант. период, о переработке его в архитектурные детали на месте добычи, о производстве искусственного мрамора и скульптуры из него, архитектурной поливной керамики «никомидийского» типа (половой плитки, стенных украшений, икон) в К-поле, Вифинии и Болгарии, собранный в сб. «Константинополь и его округа» (под ред. Манго и Ж. Дагрона). Особую отрасль производства составляли керамические материалы: кирпич (изучение возглавляет Дж. Бардилл), кровельная черепица, половые плитки, трубы для дренажей и кладки сводов, декоративные архитектурные формы. Наиболее полный обзор по строительному производству в средневизант. (а отчасти в ранний и поздний) период дан в монографии Оустерхаута «Визант. мастера-строители» (Master Builders of Byzantium. Princeton (N. J.), 1999).

Изучение производства играет огромную роль для внутреннего развития визант. археологии. Так, непременным условием датирования является изучение керамического производства. Впервые хроно-стратиграфическая шкала на основе керамики создана в 30-х гг. XX в. по результатам раскопок ипподрома и Большого дворца (Д. Толбот Райс и др.), затем Афин (работы А. Франц) и Коринфа (работы Ч. Моргана). К 60-м гг. общую типологию и хронологию керамики установили для среднего и позднего периодов; к 90-м гг. были соотнесены шкалы К-поля и Греции (специальная подборка в «Cahiers Archeologiques». 1954. N 7). Отдельные типы изучали франц. (В. Франсуа, Ж. П. Содини, Спизер) и нем. (У. Пешлов) археологи, ученые из Греции, Турции и др. (библиогр. см.: Franзois V. Bibliographie analitique sur la céramique byzantine à glaзure. Istambul; P., 1997). Первый (неполный) обзор керамического производства в В. и. выполнен в 2001 г. англ. ученым К. Дарком. С сер. XX в. фундаментальные исследования по визант. керамике велись в СССР, прежде всего на основе работ в Крыму (Херсонес) и на Кавказе (Якобсон); продолжаются они и в России (Романчук и др.), затрагивая вопросы проникновения визант. товаров в Древнерусское и Московское гос-во (В. Коваль и др.).

Лучше всего изучена керамическая хронология V–VII вв., разработанная в трудах Дж. Хейеса на памятниках с обильным нумизматическим материалом (даты определены в пределах неск. десятилетий); с помощью лабораторных методов установлены пути проникновения визант. амфор в Сев. Африку и Зап. Европу (важные сведения дает изучение мест кораблекрушения: корабль у мыса Кызылбурун (Зап. Турция) с амфорами Х в., перевозивший архитектурные детали VI в.). Аналитическая работа ведется в Дамбартон-Окс, ун-те Иллинойса, в Англии (Оксфорд, Саутгемптон, Рединг). Изучено формирование высокотехнологичной краснолощеной визант. керамики из «позднеримской» (североафриканской, египетской, малоазийской). Доказана непрерывность производства глазурованных сосудов с рим. до конца ранневизант. времени (V — нач. VII в., в т. ч. в остатках кораблекрушения у берегов М. Азии (Яссыада II, ок. 625–626), что разрушает представление об их изобретении в мусульм. мире. Обнаружено также невизант. происхождение нек-рых распространенных в XIII–XIV вв. керамических типов (т. н. керамика св. Симеона и др.; библиография: La ceramica nel Mondo Bizantino tra 11 e 15 sec. e i suoi rapporti con l’Italia / Ed. S. Gelichi. Firenze, 1993). Обобщены сведения об использовании поливной керамики в церковном обиходе, для производства икон, популярных в Болгарии, известных в Греции и К-поле (1-й полный свод: Totev T. The ceramic icon in Medieval Bulgaria. Sofia, 1999).

Церковная археология.

визант. археология зародилась и долго развивалась как археология Церкви и империи. Наиболее полно ее потенциал раскрыт в сфере входящей в нее археологии церковной, а также в специальных исторических дисциплинах, эпиграфике, нумизматике, сигиллографии.

I. Архитектурная археология.

Раскопки отдельных храмов и мон-рей — наиболее традиц. часть археологии В. и., именно на них основана типология (прежде всего керамическая) и стратиграфия, а следовательно, и хронология. Не дублируя историко-архитектурного изучения памятников, визант. археология обеспечивает высокую степень подробности в изучении истории строительной техники. На ее реконструкции литургической планировки и обустройства храмов во мн. основывается их функциональная, символическая и смысловая интерпретации; существенно меняется сам подход к изучению архитектуры: на первый план выходят взаимоотношения мастеров и ктиторов, особое внимание уделяется позднейшему периоду (XIII–XV вв.).

Натурные исследования, традиционно ограниченные отдельными памятниками, резко меняют представления о давно известных сооружениях. Так, ц. Христа Акаталепта, ранее относимая к IX в. (Краутхаймер, Кольвиц) и связывавшаяся с храмами типа св. Софии в Фессалонике, св. Климента в Анкаре и ц. Успения в Никее, после натурного обследования (Страйкер, Кубан, с 1966) была передатирована (по монетам) первыми годами XIII в. Важные открытия связаны и с исследованиями св. Софии К-польской, а в последние годы — с работами Оустерхаута и М. Анунбей в мон-ре Пантократор, где изучение сводов неожиданно дало примеры археологической стратиграфии: закрытые комплексы находок (серия амфор XII в.), вторично использованные кирпичи VI в. и т. п.

В архитектурную археологию введен широкий круг естественнонаучных дисциплин, составив т. н. длинную цепь годовых колец (от 362 до средневизант. периода), дендрохронология заложила основу независимой датировки памятников. Мн. даты были уточнены (как оказалось, ц. Св. Ирины после землетрясения 740 г. перестроили не сразу, а не ранее 753 г.; балки баптистерия Св. Софии указали на неизвестный ремонт после 814 г.; комната с мозаикой над ее вестибюлем оказалась датированной после 854 г., а помещение в сев.-вост. контрфорсе — после 892). К IX в. удалось также отнести ряд зданий, считавшихся более древними: Фатих-джами в Трилье датирована после 799 г. (до этого считалась самым ранним храмом типа вписанного креста), а храм св. Софии в Визе — после 833 г. (даты П. Я. Кунихолма, Корнельский ун-т).

Достижения визант. археологии позволили отказаться от «типологической схемы» истории визант. архитектуры, господствовавшей до сер. XX в. (Ван Миллинген, Эберсолт, отчасти Краутхаймер), и от идеи происхождения крестово-купольного храма от базилик с куполом над средокрестием, ранее относимых к эпохе имп. Василия I: Богородицы Паммакаристос (Фетхие-джами), Гюль-джами, ц. Христа Акаталепта, ц. святых Петра и Марка (Атик-Мустафа-паша-джами). Эти храмы оказались принадлежащими к XII — нач. XIII вв. (до 1204) (обзор дискуссии см.: Ousterhout R. The Byzantine Church at Enez: Proc. in 12^th-cent. Architecture // JÖB. 1985. Bd. 35. P. 262–280). И напротив, более ранние датировки, нач. Х в., получили 2 храма со вполне развитым планом типа вписанного креста и куполом на 4 колоннах. Удалось доказать, что купола, действительно, вводились в VIII–Х вв. во мн. небольших древних базиликах под К-полем, таких как в Сельчиклер (Фригия, раскопки Н. Фиратли), в Амории, в Кидне, в Бююкада под Амасрой; ц. св. Иоанне в Пелекете, в Фатих-джами в Трилье, ц. Н в Сиде, возможно ц. святых Петра и Марка. Археология В. и. доказала, что в нач. средневизант. периода господствовало типологическое разнообразие; что новый тип развился путем переработки раннехрист. зданий церковных построек, что перестройка в VIII в. ц. Св. Ирины отразилась в таких храмах IX в., как ц. в Визе (Фракия) и в Дереагзы (Ликия).

Существенно обогатилась и общая картина развития средневизант. архитектуры. Было установлено, что в эпоху Палеологов в К-поле достраивали и трансформировали старые храмы, а новые возводили в основном в провинциальных столицах (Трапезунд, Месемврия, Фессалоника, Арта, Мистра), т. о. была объяснена «иррегулярность» средневизант. композиций, возникавшая от постоянных перестроек.

Иначе выглядит сегодня и проблема обращения визант. мастеров к наследию античности. К древним памятникам с целью добычи строительных деталей часто обращались уже в ранневизант. эпоху (их собирали из др. городов при строительстве К-поля; имп. Юстиниан вывез из Афин колонны для постройки Св. Софии; после полного разрушения Филипп землетрясением VII в. колонны и иные детали были собраны для вторичного использования). Практическая потребность сочеталась со стремлением подчеркнуть преемство от классического прошлого, что выразилось в переустройстве древних храмов (Парфенон и Эрехтейон на Акрополе; храм Гефеста на Агоре в Афинах; мавзолей имп. Галерия в Фессалонике, мастерская Фидия в Олимпии) в церкви (VII в.). В ср. века та же цель достигалась использованием мраморных деталей древних построек в новых, кирпичных зданиях (напр., ц. Богородицы в Орхомене; Малая митрополия в Афинах, XII(?) в.).

II. Археология мон-рей.

Существенную часть археологии В. и. составляет комплексное изучение визант. мон-рей, прежде всего древнейших и мало известных общин нач. IV–VI в. Их скопления известны в Египте и на Ближ. Востоке (особенно между Хевроном и Иерихоном, включая Иудейскую пустыню и район Иерусалима; мон-рь в Скифополе и на горе Нево). В Египте работали с кон. XIX в. франц., затем амер., польск. и др. археологи; систематические исследования в Сиро-Палестинском регионе осуществлены только в посл. трети ХХ в., когда были изучены десятки памятников на юге Синайского п-ова (с 70-х гг. — израильский Департамент древностей) и в Иудейской пустыне (с 80-х гг.). Они дали возможность судить о реальном устройстве древних монастырских комплексов.

Так, лавра св. Саввы Освященного занимала зону длиной ок. 2 км; ее кельи включали жилое помещение, двор, цистерну для сбора дождя, иногда — отдельную молельню; нек-рые кельи рассчитаны на 2–3 монахов. В лавре св. Герасима в долине Иордана, где в эпоху расцвета (V–VI вв.) жило до 100 иноков, открыты десятки келий (отдельно стоящих или вырубленных в скале), широко разбросанных на местности, и центральная общежительная группа зданий. Из киновий хорошо сохранился мон-рь св. Мартирия (Хирбет-эль-Мурасас) (сер. V в.) на пути между Иерихоном и Иерусалимом. Его стена (78´68 м) охватывала церковь, 2 часовни, кладбище, кухню, трапезную, кладовые, жилища, подземную систему для сбора воды и даже (что необычно) маленькую баню; полы украшала мозаика. Снаружи оставались часовня, стойла и жилище для паломников (мат-лы см.: Ancient Churches Revealed / ed. J. Tsafrir. Jerusalem, 1993).

В Иордании в 1996 г. были завершены длительные раскопки мон-ря св. Лота (Дейр-Айн-Абата, V–VII вв., окончательно покинут в IX в.). Его главная базилика включала естественную пещеру, где, по представлениям византийцев, укрывался Лот с дочерьми по разрушении Содома; с юга от базилики находился бассейн для воды, с севера — общая трапезная с очагом, крытое кладбище и общежитие для паломников; масса отдельных келий располагалась выше по склонам. В храме открыты 5 мозаичных полов с греч. надписями и датами 605 и 691 гг., в 3 надписях на камнях упомянут св. Лот.

В 80–90-х гг. XX в. открыты многочисленные остатки визант. мон-рей Ближ. Востока, напр. уникальный мон-рь IV — кон. VI в. в Талль-Бие, в верхнем течении Евфрата (район древней Эдессы). Он обладал развитой планировкой: здания из сырцовых кирпичей группировались вокруг атриума и ряда внутренних дворов; общая трапезная имела сложный план. Полы 3 помещений украшали дорогие мозаики с надписями: в надписи 509 г. в помещении при входе перечисляется клир церкви; в алтаре пол 595 г. покрывала мозаика с плетеным орнаментом, птицами, цветами, чашей и крестом; в погребальном зале изображен олень под огромной пальмой.

В процессе изучения скальных мон-рей Каппадокии, Крыма и др. областей все чаще ставится вопрос о правомерности отнесения их к монастырским постройкам (в статьях Оустерхаута и др. авторов). Следует также отметить начало обобщения материалов по типам сооружений, свойственных исключительно мон-рям (Popovic Sv. The «Trapeza» in Cenobitic Monasteries: Archit. and Spiritual Context // DOP. 1998. Vol. 52. P. 281–303)

Городские обители изучены хуже пустынных. К последним публикациям (2003) относятся материалы работ Б. Мазара (1968–1978) к югу от Храмовой горы в Иерусалиме, вблизи его Тройных врат, где изучены остатки мон-ря Девственниц (2-я пол. IV — нач. VII в.), поставленные на месте предвходового сооружения Храма эпохи Ирода Великого и частично использовавшие его кладки. Это типичная, хотя и большая, прямоугольная постройка в 3 уровнях, с внутренним двором. Кроме субструкции и наземной части кое-где сохранились стены 2-го этажа, на к-рый вели каменные лестницы, антресоли. Полы в интерьере мостили камнем и мозаикой (2), стены штукатурили. Христ. назначение комплекса подтверждается большим числом находок знаков креста (граффити, утварь из металла, резьба мраморной алтарной преграды и др.). В сер. VI в. ¹/₃ мон-ря была перестроена под кухню, соединенную с общежитием для паломников, др. треть заняли лавки, и только внутренняя часть здания осталась в распоряжении монашествующих; к мон-рю была пристроена винодельня. Из описания паломника Феодосия известно, что монахини никогда не покидали обители, даже кладбище располагалось внутри ее, однако погребений не обнаружено. Монастырская церковь помещалась во 2-м этаже, причем в качестве реликвариев использовались старые оссуарии с еврейских некрополей. Мон-рь погиб во время борьбы с персами в 614 г. (дошли слои пожара и сломанное оружие), после чего уже не восстанавливался.

Можно указать и на работы, проведенные Библейской и археологической французской школой в Иерусалиме, в мон-ре св. Стефана в Иерусалиме, история к-рого хорошо подкреплена письменными источниками, богатым археологическим материалом. Особенно интересно активное использование в исследовании методов антропологии, позволяющих выявить особенности, напр., обособленных монашеских общин, возрастной состав погребенных, систему питания и мн. др. На основе изучения останков усопших, собранных в ходе раскопок (ок. 15 тыс.), С. Шеридан была построена биокультурная модель жизни в мон-ре, сопоставленная с данными по мон-рям Иудейской пустыни того же периода — сер. V — нач. VII в. В мон-ре жили здоровые, привычные к лишениям мужчины, умиравшие в основном в возрасте за 40 лет (до ¹/₃ погребенных составляли несовершеннолетние); распространенной болезнью был артрит (особенно коленных суставов).

Использование естественных наук позволяет изучать такие сложные явления, как взаимодействие религ. общин (прежде всего мон-рей) со средой или восстановить, опираясь на археоботанику, условия питания, посты и праздники, отношение к пище пустынников в мон-рях Египта V–VII вв. (Ком-эн-Нана). Наряду с этим развиваются и традиц. методы исследований, опирающиеся на иконографию монастырских комплексов (напр.: Baumann P. Spätantike Stifter im Heiligen Land: Darst. und Inschriften auf Bodenmosaiken in Kirchen, Synagogen und Privathäusern. Wiesbaden, 1999).

III. Археология паломничества.

Особым направлением археологии В. и. является изучение паломничества как историко-культурного явления. В той части, к-рая связана с изучением архитектурных комплексов св. мест в Палестине и за ее пределами в визант. эпоху, она тесно смыкается с архитектурной и монастырской археологией, наряду с исследованием таких известных центров паломничества, как Калъат-Симъан в Сирии или Абу-Мина в Египте.

Комплекс Дора-Дор, раскопанный Клодин Дофен — огромный храм эпохи имп. Юстиниана в Тиверии (на горе Береника), где местной реликвией служил культовый камень бронзового века, заложенный под престол; т. н. комплекс Кафизма Богородицы сер. V в. — одно из главных св. мест, почитавшееся как место отдыха св. семейства на их пути в Египет. Этот комплекс открыт в 1992 г. на землях К-польского Патриархата, между Иерусалимом и Вифлеемом, в наст. время раскопан его главный храм, октагональный в плане, с обширными, роскошными мозаичными полами. Это один из первых храмов, посвященных Богородице после постановлений Эфесского и Халкидонского Вселенских Соборов.

Вне Палестины одним из самых известных мест визант. паломничества был чрезвычайно богатый памятниками Эфес — столица провинции Асия и место Вселенских Соборов. Сюда сходились для поклонения местам, связанным с памятью Богородицы, Марии Магдалины, апостолов Павла и Тимофея, евангелиста Иоанна, дочерей ап. Филиппа, пещеры Семи отроков Эфесских. В 1895 г. австр. экспедиция приступила к раскопкам в античной части города, в 1902 г. открыли (Р. Хеберди) первую визант. церковь, затем огромную (т. н. двойную, длина 265 м) базилику Богородицы — первый кафедральный собор Эфеса (изучение продолжалось до 80-х гг. XX в.) и примыкавший к ней епископальный комплекс рубежа V–VI вв., привлекавшие пилигримов до позднего средневековья. В 20-х гг. Й. Кайль обследовал пещеры Семи отроков эфесских с церковью V в. и храм на месте погребения ап. Иоанна (в 2 км от античного Эфеса, под руинами собора нового города VII–XII вв. — большого крестообразного здания, достигшего в эпоху имп. Юстиниана длины в 110 м). Работы в Эфесе не прекращаются по сей день; в 1996–1998 гг. в гроте св. имп. Павла были зафиксированы 300 паломнических надписей и фреска с редчайшей иконографией на сюжет «Деяний ап. Павла и св. Феклы», единственное пока реальное свидетельство пребывания ап. Павла в Эфесе. Тип др. почитаемого памятника, «гробница ап. Луки», после работ 1997–2000 гг. был интерпретирован как ротонда II в., перестроенная в церковь в ранневизант. эпоху (см.: Frühchristliches und Byzantinisches Ephesos / [Hrsg. R. Pillinger u. a.] W., 1999; и публикации в австр. ежегоднике Mitteilungen zur christl. Archaeologie. W., 2000. Bd. 6; 2001. Bd. 7).

Второе направление в археологии паломничества — изучение типов евлогий, методов их производства в Византии, форм бытования, путей и географии их распространения в ареале от Англии до Памира. Эта тема была широко представлена на XII Конгрессе христ. археологии в Бонне в 1991 г. и симпозиуме 2000 г. в Дамбартон-Окс (Vican G. Byzantine Pilgrimage Art. Wash., 1982; Blessings of Pilgrimage. Urbana; Chicago, 1990; Akten des XII. Intern. Kongr. fur Christliche Archaologie. 1991, Bonn. Münster, 1995. Tl. 1; Pilgrimage in the Byzantine Empire, 7^th–15^th Cent.: DO Symp. 2000 // DOP. 2000. Vol. 54. P. 283–284). Евлогиями служили изделия из различных материалов (стекло, металл, дерево и др.), но наиболее массовый вид паломнических евлогий делался из глины, на к-рую штампом наносили изображения. Фляги для св. воды из Абу-Мина, святилища св. Иоанна в Эфесе и др.; «жетоны» (медалеобразные предметы), отражающие географию св. мест Вост. Средиземноморья. Среди сюжетов много необычных, напр. изображение корня мандрагоры и имени царя Соломона на жетоне базилики в честь царя Давида под Вифлеемом (?) — единственный случай использования ветхозаветной темы в евлогиях со Св. земли сер. VI — нач. VII в. (раскрыт израильским археологом Л. Рахмани; ампулы для масла в виде узких сосудов, часто со штампами-монограммами (лат. unguentaria). Последние мало изучены, но широко представлены в Стамбуле и по всему Средиземноморью, включая Испанию, Сев. Африку и Причерноморье.

Среди продукции нек-рых мастерских средневизант. эпохи (напр., в Коринфе, где часть горнов располагалась вблизи церквей), где изготавливали поливную посуду и стекло, были и сосуды для пилигримов, на что указывают отштампованные греч. монограммы имен святых (Михаил, Константин, Филипп, Георгий), а также знаки креста, звезды, треугольника и т. п.

IV. Археология погребений.

Памятники обряда погребения обладают для визант. археологии первостепенной важностью, однако в их изучении есть ряд особенностей, отличных от др. областей археологии. Прежде всего религ. содержание погребения усопших христиан хорошо известно из церковной и исторической, письменной и устной традиций и изучение его с т. зр. археологии может добавить только отдельные детали. Из источников можно почерпнуть и сведения об основных формах обряда (ориентации тела по сторонам света, облачение, оформление места упокоения и т. д.). Наконец, христианство предполагает при погребении скромность сопутствующего инвентаря или его полное отсутствие.

Все это ориентирует археологию В. и. при изучении мест упокоения на выяснение более сложных вопросов, таких как соотношение архитектурного и художественного оформления некрополей с традицией поминальных служб и почитания останков христиан; типологическая, иконографическая и эпиграфическая интерпретация вместилищ останков (гробов, саркофагов, оссуариев и др.) и надгробных памятников; организация пространства кладбищ как вне, так и внутри церквей; оттенки исторически фиксируемых форм погребения в особые периоды (прежде всего переходный от язычества к христианству) и в особых местных или социальных условиях. Особым направлением в изучении погребального обряда можно считать также исследование почитания в В. и. мощей святых, историю их переноса, оформление поклонения им.

Обобщение огромного материала по археологии погребального обряда в Византии началось в 50-х гг. XX в. с каталогизации коллекций и анализа письменных данных по истории имп. захоронений, порфировых саркофагов в К-поле (труды А. А. Васильева, Манго, Ф. Грирсона и др.).

Это направление обогатили материалы раскопок в крупных средневизант. храмах (мон-ри Липса, Пантократора и Хора, Мирелейон и др.), а также разработка типологии всех видов погребальных сооружений и знаков, к-рыми были отмечены индивидуальные погребения, в т. ч. в средневизант. период. Очень плохо изучен инвентарь погребений, что приводит зачастую к публикации необоснованных гипотез при находке отдельных предметов, прежде всего сосудов, в погребениях (напр.; стеклянного кубка из Берчето в Италии). Это направление получило большее развитие в странах, формально относившихся к Византии или связанных с ней религиозно и культурно (на Балканах, в Причерноморье, на Руси).

Первоначально интерес вызывали погребения аристократических семей внутри храмов, но в последнее 10-летие подход стал системным: изучается влияние погребений в церквах на организацию их внутреннего пространства и на развитие программ его декорации (см., напр., Поповић Д. Српски владарски гроб у средњем веку. Београд, 1992); влияние размещения некрополей на развитие городских и сельских поселений, в т. ч. в процессе перехода от язычества к христианству. Проблемы погребальной практики в визант. обществе становятся темой специальных обсуждений (GOTR. 1984. vol. 29) или поднимаются в ходе дискуссий о проблемах исторической памяти и эсхатологии в Византии (напр., материалы симпозиума по эсхатологии Византии — Byzantine Eschatology: Views on Death and the Last Things, 8^th to 15^th Cent.: Symp., 1999 // DOP. 2001. Vol. 55).

Стремительно растет значение антропологических исследований, поскольку зачастую они составляют основной комплекс сведений при раскопках рядовых некрополей, где нет остатков монументальной архитектуры, саркофагов, мемориальных знаков и т. д. Естественно-научный анализ костных останков позволяет провести исследование не только половозрастного состава погребенных, но и предположить систему питания и род занятий усопшего, предположить его социальный статус, полученные при жизни травмы, причины смерти и т. п. (напр., анализ зубной эмали позволил определить, что основу питания жителей деревень ранневизант. эпохи в Иордании (Саад и Ясила) составляли зерновые). В Иордании важные сведения по антропологии раннехрист. некрополя получены в Хирбет-эс-Самра (древняя Хатита к северу от Аммана, раскопки 90-х гг. XX в.), где изучено ок. 150 погребений VI–VII вв. на кладбище, за городской стеной. Они совершены в плитчатых могилах, имеют ориентировку запад—восток и отмечены вертикальными стелами; на большинстве (875 экз.) сохранился знак креста, иногда краткая надпись по-гречески; сохранилась часть погребального инвентаря (нательные крестики и иные ювелирные изделия (в т. ч. золотые), монеты, изделия из бронзы, железа и кости, керамические лампы, сосуды из стекла). Особенность этого некрополя — очень ранний ср. возраст погребенных, ок. 17 лет. Из последних работ по ранневизант. погребальной археологии важен окончательный отчет о работах в Хисбане, где дана сравнительная типология гробниц Палестины и Иордании (Krug H. P. Comparative Roman and Byzantine Tombs in Transjordan // The Necropolis of Hesban: A Typology of Tombs / Ed. S. D. Waterhouse. Berrien Springs (Mich.), 1998).

V. Археология церковной утвари и реликвий

— одно из самых старых и традиц. направлений визант. археологии. Основная тенденция в изучении визант. церковной утвари сегодня — переход от анализа и интерпретации отдельных выдающихся произведений прикладного искусства к созданию системных и региональных сводов артефактов, а также применение более строгого источниковедческого подхода к их атрибуциям.

Самые известные сир. клады литургического серебра из Стумы (Археологический музей, Стамбул), Рихи (Дамбартон-Окс), Хамы (Худож. галерея Уолтерса, Балтимор, США) и Антиохии (Метрополитен-музей и Дамбартон-Окс) возведены М. Манделл-Манго (каталог выставки «Silver from Early Byzantium» в Худож. галерее Уолтерса, 1986) к кладу из Стумы (по соседству с Капер-Кораоном). Литургист Р. Тафт сопоставил сведения об археологических находках лжиц для причастия с материалами письменных источников и предложил вывести значительную их часть из области литургических объектов, указав на возможность их использования в др. церковных обрядах (в т. ч. погребальных — лжицы часто встречают в погребениях, напр., «инвентарь» Св. Софии XIV в. указывает «лжицу для миро»). Он отметил, что отнесение лжиц к сфере визант. культуры допустимо только с т. зр. истории искусств, в литургическом плане они не имеют ничего собственно визант., и поставил вопрос об их «литургической дате», уточнив, что до VIII в. источники не говорят об употреблении лжиц для причастия. Особое внимание уделяется лампадам и переносным светильникам, игравшим огромную роль в богослужении в целом, а также в обряде погребения и др., а потому ставшим одной из самых ранних групп артефактов с христ. символикой. К церковной утвари стремятся отнести и нек-рые др. массовые предметы, напр. маленькие одноручные кувшинчики (с желто-зеленой поливой и неполивные), встреченные в слоях VIII–IX и XI вв. и использовавшиеся для хранения и возлияния елея.

Одно из разработанных направлений в визант. археологии — оформление поклонения реликвиям — в России получило новый толчок к развитию, после проведения Центром восточнохрист. культуры конференции и совместной с ГММК выставки (Христ. реликвии в Московском Кремле: каталог выставки. М., 2000). Изучение как массовых, так и высокохудожественных объектов, связанных с реликвиями, велось и успешно ведется как зарубежными, так и рус. учеными. Прежде всего это исследование крестов-реликвариев, часто называемых энколпионами. Кроме сводов по провинциям (напр., Г. Атанасова по Румынии), следует отметить свод К. Хорничковой по Центр. Европе и свод энколпионов Руси, начатый еще в сер. ХХ в. Г. Ф. Корзухиной и законченный в 2003 г. А. А. Песковой; использование крестов-реликвариев (и вообще нательных крестов) в качестве молитвенных, вмонтированных в колонны и парапеты Св. Софии К-польской, рассмотрено Тетерятниковой. Для изучения художественных форм в оформлении реликвий огромное значение имела деятельность рус. ученых — хранителей коллекций ГЭ, А. В. Банк и В. Н. Залесской.

Особый интерес всегда вызывали реликвии, хранившиеся в столице Византии. Сбор данных о судьбах реликвий К-поля, вывезенных в Зап. Европу после разгрома К-поля крестоносцами в 1204 г., много лет ведет по специальной программе Ж. Дюран, а изучение реликвий, попавших в руки турок после 1453 г. и сохраненных в малодоступном дворце султанов Топкапы, только начинается (И. Калаврезу).

Лит.: Ramsay W. M. The Hist. Geography of Asia Minor. L., 1890. Amst., 1962²; Бок В. Г. Мат-лы по археологии христ. Египта. СПб., 1901; Omont H. Les missions archéol. franзaises en Orient aux XVII^e et XVIII^e s. P., 1902. Vol. 1–2; Айналов Д. В. Развалины храмов. М., 1905. (Памятники христ. Херсонеса; Вып. 1); Butler H. C. Ancient Architecture in Syria // Archaeol. Expedition to Syria in 1904–1905. Div. 2. Pt. 1. Leyden, 1907; Calder W. M. The Epigraphy of the Anatolian Heresies // Anatolian Studies: presented to Sir W. M. Ramsay. Manchester, 1923; Gregoire H. Epigraphie chrétienne // Byz. 1924. Vol. 1; Schneider A.-M. Byzanz: Vorarbeiten z. Topographie u. Archдologie d. Stadt. В., 1936. (IF; Bd. 8); idem. Die Grabung im Westhof der Sophienkirche zu Istanbul. В., 1941. (IF; Bd. 12); Demangel R., Mumboury E. Le quartier des Manganes et la 1^ere region de Constantinople. P., 1939; Demangel R. Contribution à la topographie de l’Hebdomon. P., 1945; Vasiliev A. A. Imperial Porphyry Sarcophagi in Constantinople // DOP. 1948. N 4. P. [1]–26; Якобсон А. Л. Средневек. Херсонес (XII–XIV вв.) М.; Л., 1950. (МИА; Вып. 17); он же. Средневек. Крым: Очерки. М.; Л., 1964; Charanis P. The Significance of Coins as Evidence for the History of Athens and Corinth in the 7^th and 1^th Cent. // Historia. 1955. N 4. P. 163–172; Festugière A. J. Antioche paienne et chrétienne: Libanius, Chrysostome et les moines de Syrie. P., 1959; Въжарова Ж. Н. Руските учени и българските старини: Изслед. Мат-ли и док-ти. София, 1960; Megaw A. H. S. Notes on Recent Work of the Byzant. Inst. in Istambul // DOP. 1963. N 17. P. 333–371; Janin R. Constantinople Byzantine. P., 1964²; Macridy T. et al. The Monastery of Lips (Fenari Isa Camii) at Istanbul // DOP. 1964. N 18. P. 249–315; Frantz A. Late Antiquity, AD 267–700. Princeton, 1988; Feld O. Mittelbyzant. Sarkophage // RQS. 1970. Bd. 65. Hf. 3/4. S. 158–184; Foss Ch. Byzantine and Turkish Sardis. Camb., 1976; Mango C. Studies on Constantinople. Aldershot, 1993; idem. The Palace of the Boukoleon // Cah. Arch. 1997. T. 45. P. 41–50; Кузнецов В. А. Зодчество феодальной Алании. Орджоникидзе, 1977; Müller-Wiener W. Bildlexicon zur Topographie Istanbuls. Tüb., 1977; Ваклинова М., Овчаров Д. Ранневизант. паметници от България, IV–VII в. София, 1978; Rosser J. H. A Research Strategy for Byzantine Archaeology // BSEtb. 1979. Vol. 6. P. 156–166; Gough M. Alahan: An Early Christian Monastery in Southern Turkey: Based on the Work of Michael Gough. Toronto, 1985; Haldon J. F. Some Considerations on Byzantine Society and Economy in the 7^th Century // ByzF. 1985. Bd. 10. S. 75–112; Hendy M. Studies in the Byzantine Monetary Economy. Camb.; N. Y., 1985; Rodley L. Cave Monasteries of Byzantine Cappadocia. Camb.; N. Y., 1985; Tuma O. Great Moravia’s Trade Contacts with the Eastern Mediterranean and the Mediating Role of Venice // Bsl. 1985. T. 46. P. 67–77; Романчук А. И. Херсонес XII - XIV вв.: Ист. топография. Красноярск, 1986; она же. Очерки истории и археологии визант. Херсона. Екатеринбург, 2000; Gregory T. E. A Desert Island Survey in the Gulf of Korinth // Archaeology. N. Y., 1986. Vol. 39. N 3. P. 16–21; idem. Intensive Archaeol. Survey and Its Place in Byzantine Studies // Byzantine Studies. Bakersfield (Calif.), 1986. Vol. 13. N 2. P. 155–175; Russell J. Transformations in Early Byzantine Urban Life: the Contribution and Limitations of Archaeol. Evidence // XVII Intern. Byzantine Congr.: Major Papers. New Rochelle, 1986. P. 137–154; Weitzmann K. The Contribution of the Princeton Univ. Dep. of Art and Archaeolgy to the Study of Byzantine Art // Byzantium at Princeton: Cat. of an exhibition / Ed. S. Æurèiæ, A. S. Clair. Princeton, 1986. P. 11–30; Van Andel T. H., Runnels C. Beyond the Acropolis. Stanford, 1987; Bintliff J., Snodgrass A. The End of the Countryside: A view from the East // First Millenium Papers: Western Europe in the First Millenium A.D. / Ed. R. F. Jones et al. Oxf., 1988. P. 175–217; Donceel-Voute Ð. Les pavements des églises byzantines de la Syrie et du Liban: Decor, Archeologie et Liturgie. Louvain-la-Neuve. 1988. 2 vol.; Alcock S. E. Archaeology and Imperialism: Roman Expansion and the Greek City // JMA. 1989. Vol. 2. N 1. P. 87–133; Harrison R. M. Temple for Byzantium: The Discovery and Excavation of Anicia Juliana’s Palace-Church in Istanbul. Austin, 1989; Metcalf D. M. Avar and Slav Invasions into the Balkan Peninsula: the Value of the Numismatic Evidence // JRArch. 1990. Vol. 4. P. 140–148; Hirschfeld Y. Gerasimus and his Laura in the Iordan valley // RB. 1991. Vol. 98. N 3. P. 419–430; idem. Imperial Building Activity during the Reign of Justinian and Pilgrimage to the Holy Land in Light of the Excavations on the Mt. Berenice, Tiberias // RB. 1999. Vol. 106. N 2. C. 236–249; Duval N. e. a. Basiliques chrétiennes de l’afrique du Nord. P., 1992. Vol. 1: Algerie; idem. L’architecture chrétienne et les pratiques liturgiques en Iordanie en rapport avec la Palestine: recherches nouvelles // Churches Built in Ancient Times. L., 1994. P. 149–212; Kalla G. Christentum am oberen Euphrat: das byzant. Kloster von Tall Bi’a // Antike Welt. 1992. Jg. 23. N 2. P. 131–142; Magness J. Jerusalem Ceramic Chronology: Circa 200–800 CE. Sheffield, 1993. (jSOT; 9); idem. Illuminating Byzantine Jerusalem: Oil lamp shed light on Early Christian worship // BAR. 1998. Vol. 24. N 2. P. 40–47, 70–71; Kidonopoulos V. Bauten in Konstantinopel, 1204–1328. Wiesbaden, 1994; Kirbi A., Armstrong P. Text and Stones: Evergetis, Christodoulos and Meletios // The Theotokos Evergetis and 11^th cent. monasticism / Ed. M. Mullett, A. Kirby. Belfast, 1994. P. 146–161; Hill St. When is a monastery not a monastery? // Ibid. P. 137–145; Atanasov G. Croix-encolpions proche-orientales de la région de la Dobroudja du Sud // Akten des XII Intern. Kongr. f. Christliche Archaologie. 1991, Bonn. Münster, 1995. Tl. 1; Constantinople and its Hinterland / Ed. C. Mango, G. Dagron. Belfast, 1995. P. 263–310; Залесская В. Н. Утверждение христианства в Херсонесе и на Боспоре по данным вещественных памятников // ЦА, 1-я. 1995. Ч. 1. С. 50–53; Hayes J. W. The Pottery // Berenike 1995: Prelim. Rep. of the Excavations at Berenike (Egyptian Red Sea Coast) and Survey of the Eastern Desert. Leiden, 1996; Ierusalimskaja A. Von China nach Byzanz: frühmittelalterliche Seiden aus der Staat. Ermitage S.-Petersburg. Münch., 1996; idem. Die Gräber der Moščevaja Balka: frühmittelalterliche Funde an der nordkaukasischen Seidenstrasse. Münch., 1996; Kuban D. Istanbul: An Urban History: Byzantion, Constantinopolis, Istanbul. Istanbul, 1996; Magdalino P. Constantinople médiévale: Études sur l’évolution des structures urbaines. P., 1996. (TM; 9); Nelson R. S. Living on the Byzantine Borders of Western Art // Gesta. N. Y., 1996. Vol. 35. P. 3–11; Ousterhout R. An Apologia for Byzantin Architecture // ibid. P. 21–33; idem. Questioning the architectural evidence: Cappadocian monasticism // Work and worship at the Theotokos Evergetis / Ed. M. Mullett, A. Kirby. Belfast, 1997. P. 420–434; Taft R. F. Byzantine Communion Spoons // DOP. 1996. N 50. P. 209–238; Teteriatnikov N. B. The Liturgical Planning of Byzant. Churches in Cappadocia. R., 1996. (OCA; 252); idem. Devotional crosses in the columns and walls of Hagia Sophia // Byz. 1998. Vol. 68, fasc. 2. P. 419–445; Tuma O. Contacts between Central Europe and Byzantium in the 9^th to the 11^th Cent. // Acts: XVIII^th Intern. Congr. of Byz. Studies. Sheperdstown, 1996. Vol. 2. P. 135–142; Алексова Б., Лилчик В. Ранохристиjански цркви во Македониjа — истражени и регистрирани цркви на теренот // Македонско наследсцво. Скопjе, 1997. Vol. 2. N 5. P. 11–38; Kalavrezou I. Helping Hands for the Empire: Imperial Ceremonies and the Cult of Relics at the Byzant. Court // Byzant. Court Culture from 829 to 1204 / Ed. H. Maguire. Wash., 1997; Materials Analysis of Byzant. Pottery / Ed. H. Maguire. Wash., 1997; Беляев Л. А. Московские литики // Культура славян и Русь. М., 1998. С. 316–327; Byzantium and Islam in Scandinavia: Acts of a Symp. at Uppsala, June 15–16.1996 / Ed. E. Piltz. Ionsered, 1998. (SMA; 126); Rom und Byzanz im Norden: Mission und Glaubenswechsel im Ostseeraum wдhrend des 8–14. Jh. / Ed. M. Müller-Wille. Mainz; Stuttg., 1998. Bd. 2; Щапова Ю. Л. Визант. стекло: Очерк истории. М., 1998; Horničková K. The Byzantine Reliquary Pectoral Crosses in Central Europe // Bsl. 1999. Vol. 60, fasc. 1. P. 213–250; Idea and Ideal of the Town between Late Antiquity and the Early Middle Ages / Ed. G. P. Brogiolo, B. Ward-Perkins. Leiden; Boston, 1999; Rahmani L. Y. The Byzantine Solomon Eulogia Tokens in the British Museum // IEJ. 1999. Vol. 49. P. 92–104; Sheridan S. G. «New Life the Dead Receive»: the relationship between human remains and the cultural record for byzantune St. Stephan`s // RB. 1999. Vol. 106. N 4. P. 574–661; Popovic M. Fortress of Ras — Tvrdava Ras. Beograd, 1999; Dahari U. Monastic Settlements in South Sinai in the Byzant. Period. Jerusalem, 2000; Brooks S. T. Byzantine Patronage and the Ancient Past: Case Stydies in Medieval Greece // Athena Review. 2001. Vol. 3. N 1: Westport CT. P. 60–63; Chlouveraki S. N., Politis D. The Monastery of Agios Lot, Deir Ain Abata, Iordan // DCAE. 2001. N 2. Σ. 48–59; Dark K. Byzantine Pottery. Stroud; Charleston, 2001; A Lost Art Rediscovered: The Archit. Ceramics of Byzantium / Ed. E. J. Sharon Gerstel, J. A. Lauffenburger. Baltimore; Univ. Park, 2001; Harlow M., Smith W. Between fasting and feasting: the literary and archaeo-botanical evidence for monastic diet in late Antique Egypt // Antiquity. 2001. Vol. 75. N 4. Р. 758–776; Lavas G. P. The Kathisma of the Holy Virgin: A Major New Shrine // DCAE. 2001. N 2. Σ. 60–101; Ousterhout R., Anunbay Z. and M. Study and Restoration of the Zeyrek Camii in Istanbul: 1^st Rep., 1997–1998 // DOP. 2000. Vol. 54; idem. Resotation Work at the Zeyrek Camii, 1997–1998 // Byzantine Constantinople: Monuments, Topography and Everyday Life / ed. N. Necipoglu. Leiden; Boston, 2001. P. 117–132; Spieser J.-M. Urban and Religious Spaces in Late Antiquity and Early Byzantium. Aldershot, 2001; Striker C. L. The Findings at Kalenderhane and Problems of Method in the History of Byzantine Architecture // Byzantine Constantinople: Monuments, Topography and Everyday Life / ed. N. Necipoglu. Leiden; Boston, 2001. P. 107–116; Кавказ на Великом шелковом пути: Кат. выст. в ГЭ. СПб., 1992; Хрушкова Л. Г. Раннехрист. памятники Вост. Причерноморья: IV-VII вв. М., 2002; Корзухина Г. Ф., Пескова А. А. Древнерус. энколпионы: Нагрудные кресты-реликварии XI–XIII вв. СПб., 2003; Al-Shorman A. Byzant. Paleodiet and Social Status at Sa’ad and Yasieleh in Northern Iordan // Athena Review. 2003. Vol. 3. N 4: Westport CT. P. 60–63; Die spätantike Stadt und ihre Christianisierung: Symp., 14.–16. Febr. 2000, Halle / Ed. G. Brands, H.-G. Severin. Wiesbaden, 2003; Brenk B. Die Christianisierung der spätrömischen Welt. Wiesbaden, 2003; The Temple Mount Excavations in Jerusalem, 1968–1978: Final Reports / Dir. by B. Mazar. Jerusalem, 2003. Vol. 2: The Byzantine and Early Islamic Periods. (Quedem; 43).