Регионы и периферия В. и.
Византия и Русь

На рубеже V и VI вв. в ходе Великого переселения народов слав. племена начали проникать на земли Вост. Римской империи. К этому времени относятся первые сведения о славянах в лат. и греч. исторических сочинениях (см. ст. Славяне). В ходе заселения юж. славянами Балканского п-ва (2-я пол. VI–VII в.) византийцы имели возможность хорошо познакомиться со своими новыми соседями, обосновавшимися в Греции, Фракии, Македонии и Иллирике (см. в целом: Свод древнейших письменных известий о славянах. М., 1994². Т. 1; 1995. Т. 2; также статьи Болгария, Греция, Сербия). Восточнослав. племена на территории будущей России долгое время находились на далекой периферии политических интересов империи (за исключением, пожалуй, причастности антов к аваро-визант. войнам нач. VII в.).

Начиная с VII в. значительную роль во внешней политике Византии играли связи с Хазарским каганатом. Первые в истории Византии браки императоров (Юстиниана II и Константина V) с иностранками были заключены с хазарскими принцессами, принявшими христианство. По данным визант. источников, ок. 837 г. при помощи визант. инженеров в ниж. течении Дона по просьбе хазар была построена мощная крепость Саркел (Белая Вежа) на речном пути из Азовского м. к Волге и Каспию (Const. Porphyr. De adm. imp. 42; Theoph. Contin. P. 122–124); система белокаменных укреплений обнаружена археологами в лесостепной зоне на предполагаемой границе Хазарии с восточнослав. племенами (Плетнева С. А. На славяно-хазарском пограничье. М., 1989). Визант. сановник Петрона Каматир, руководивший работами в Саркеле, убедил имп. Феофила в необходимости усилить военное присутствие империи в Таврике (совр. Крым), и ок. 840 г. он был назначен стратигом новообразованной визант. фемы Климаты с центром в Херсонесе (близ совр. Севастополя), где был расквартирован крупный гарнизон. Строительство крепостей и учреждение фемы были вызваны осложнением политической ситуации в Сев. Причерноморье, где в это время появляется Русь.

Анализ монетных кладов свидетельствует, что в период между 750 и 1000 гг. в Вост. Европу сместились основные потоки азиатско-европ. международной торговли (Noonan. 1998). Торговые пути из обширных владений мусульм. халифата через Хазарию вели к Балтийскому м. по Волге и др. рекам Восточно-Европейской равнины, на пространствах к-рой в IX — нач. X в. шел процесс формирования Древнерусского гос-ва. Постепенно более древний волжский маршрут, ориентированный на рынки Багдада и др. городов Востока, по своему значению уступил пути, к-рый связывал Балтику с Чёрным м. и вел в Византию (см.: Брим В. А. Путь из варяг в греки // ИАН. VII сер. Обществ. науки. 1931. № 2. С. 201–247; Лебедев Г. С. Путь из варяг в греки // ВЛУ. Сер. 2. 1975. Вып. 4. № 20. С. 37–43). На этом «пути из варяг в греки» находились главные политические центры Др. Руси — Киев и Новгород. Основные рынки размещались в К-поле и портовых городах Юж. Таврики и Малоазийского побережья (Синоп, Амастрида, Трапезунд). Из Византии вывозили гл. обр. ткани, ювелирные изделия, художественную керамику, стеклянные изделия, а также продукты (перец, оливковое масло, вина, фрукты, грецкие орехи); из Руси ввозились рабы, меха, мед, воск, кожи, высококачественные мечи рус. и европ. производства, а также деликатесные породы рыб, икра, «рыбий зуб» (моржовые клыки).

В Таврике с древних времен было распространено христианство; здесь, по преданию, проповедовал ап. Андрей Первозванный, к-рый, согласно рус. летописи, совершил путешествие по будущим рус. землям. К IX в. на Крымском п-ове существовало неск. архиепископий: Херсонес (рус. Корсунь), Боспор (рус. Корчев, совр. Керчь) и Сугдея (рус. Сурож, совр. Судак). К кон. VIII — нач. IX в. относятся первые известные случаи Крещения рус. вождей, описанные в Житиях свт. Стефана Сурожского и свт. Георгия Амастридского (Васильевский. 1915. Т. 3). В первом из житий, сохранившемся в краткой греч. редакции и пространных слав. и арм. версиях, рассказано о нападении на Сугдею (в кон. VIII или нач. IX в.) и последующем Крещении Бравлина, «русского князя из Новгорода» (имя и происхождение князя приводит лишь слав. текст). Создание второго жития, греч. текст к-рого уцелел в единственной рукописи, относят к 1-й пол. IX в. (Ševčenko I. Hagiography of the Iconoclast Period // Ideology, Letters and Culture in the Byzantine World. L., 1982. Ch. V). В нем повествуется об обращении ко Христу после чуда на могиле свт. Георгия напавших на Амастриду «росов» (οἱ Ῥоς); при этом говорится, что народ этот, «как все знают, в высшей степени дикий и грубый» (Васильевский. 1915. Т. 3. С. 64).

Уже в сер. IX в., согласно сообщению «Книги путей и стран» араб. географа Ибн Хордадбеха (ок. 846/7), купцы русы («ар-Рус»), один из видов славян («ас-сакалиба»), доставляют заячьи шкурки, шкурки черных лисиц и мечи из самых отдаленных окраин страны славян к Румийскому м.; правитель ромеев («сахиб ар-Рум») взимает с них десятину. Приезжая для торговли в Багдад, «русы называли себя христианами» (Ибн Хордадбех. Книга путей и стран / Пер. Н. Велихановой. Баку, 1986. С. 124).

Активизация торговых контактов сопровождалась установлением политических связей между Русью и Византией. Ни визант. историки, ни рус. летописи не сообщают о раннем этапе русско-визант. отношений (до 860). Первое дошедшее до нас датированное упоминание о Руси встречается в придворных анналах франк. императоров (т. н. Бертинских), но именно в связи с Византией. Под 839 г. здесь отмечено прибытие посольства визант. имп. Феофила, вместе с к-рым ко двору Людовика Благочестивого прибыли посланцы «хакана» (chacanus) «народа рос» (gens Rhos) договариваться о дружбе; Феофил просил пропустить их через франк. владения, «так как их путь, по которому они прибыли в К-поль, пролегал по землям варварских и в своей чрезмерной дикости исключительно свирепых народов». Франки распознали в «росах» своих недругов скандинавов («свеонов») и заподозрили их в шпионаже (Les Annales de St.-Bertin / Ed. F. Grat e. a. P., 1964. P. 30–31). В 871 г. аналогичный титул «хагана норманнов» (chaganus Nortmannorum) упоминается в переписке франк. имп. Людовика II с визант. имп. Василием I (Chronicon Salernitanum. Cap. 107 / Ed. U. Westerbergh. Stockholm, 1956. P. 111).

На русско-визант. контакты в 1-й пол. IX в. указывают и косвенные свидетельства греч. источников: в частности, сообщение об отряде дворцовой гвардии, состоявшем из «скифов из Таврики» (Genesii Basileia IV 10; «тавроскифами» визант. историки обычно называли русских).

В июне 860 г. столица Византии впервые испытала на себе военную силу «росов» (Vasiliev A. The Russian Attack on Constantinople in 860. Camb. (Mass.), 1946; Кузенков. 2003). Ок. 200 кораблей внезапно появились у стен К-поля, когда имп. Михаил III находился в походе против арабов. По свидетельству Патриарха свт. Фотия, очевидца осады, воинственный дух нападавших привел в ужас жителей К-поля. Награбив добычу, «варвары» неожиданно отступили, в чем свт. Фотий видит чудесное заступничество Пресв. Богородицы. Согласно визант. хроникам, божественная кара настигла флот «безбожных росов» во время бури, последовавшей после погружения в море св. Ризы Богородицы. Вскоре в К-поль прибыло их посольство с просьбой о Крещении. В «Окружном послании» 867 г. Фотий сообщает об успехах проповеди веры Христовой и говорит, что грозные варвары смиренно поставили себя в ряды «подданных и гостеприимцев» (ὑπήκοοι καὶ πρόξενοι) империи (Кузенков. 2003. С. 75).

ПВЛ ошибочно датирует 1-й рус. поход на К-поль 6374 (866) г. и связывает его с именами киевских князей Аскольда и Дира (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 17–22; Т. 2. Стб. 15–16), в к-рых обычно видят первых христ. правителей Руси. Однако новая вера далеко не сразу вытеснила традиц. языческие культы. О первом этапе христ. проповеди на Руси древнерус. источники не сохранили упоминаний, не считая летописного свидетельства о церквах на могилах Аскольда и Дира (ПВЛ под 6390 г.) и предания о том, что св. Владимир будто бы принял Крещение от Патриарха Фотия (в т. н. Уставе кн. Владимира, XII–XIII вв., и ряде поздних летописей).

Жизнеописание имп. Василия I, составленное его внуком Константином VII Багрянородным, ставит Крещение язычников в заслугу не Михаилу III, а своему герою; императору пришлось воздействовать на «неодолимейших и безбожнейших росов» богатыми дарами, чтобы заключить мирный договор и убедить их «приобщиться к спасительному Крещению»; Василий I направил к ним поставленного Патриархом свт. Игнатием архиепископа, к-рому с успехом удалось обратить ко Христу «архонта и народ росов», явив им чудо с неопалимым Евангелием (Theoph. Contin. P. 342–344).

Нападение на К-поль и «Первое Крещение» Руси совпадают по времени с миссией равноап. Кирилла (Константина) в Хазарию (ок. 860–861), что дало повод предположить некую связь между этими двумя визант. миссиями (Ламанский В. И. Слав. житие св. Кирилла. Пг., 1915).

В X в. рус. князья не раз совершали военные экспедиции против Византии. Нападения «надменных и гордых скифов» в эту эпоху были самой грозной опасностью для К-поля. Не исключено, что именно от них укрывал христиан Покров Пресв. Богородицы, видение к-рого явилось во Влахернском храме св. Андрею Юродивому. Тема опасности, исходящей от Руси, нашла отражение в визант. загадках той эпохи (Успенский. История. Т. 2. С. 266–267).

Результатом удачных военных акций было заключение выгодных для Руси торговых соглашений с империей. Неск. таких договоров — уникальных памятников дипломатии X в. — сохранила рус. летопись (Sorlin I. Les traités de Byzance avec la Russie au X^e s. // Cah. du monde russe et soviétique. 1961. Vol. 2. P. 313–360, 447–475; Каштанов С. М. О процедуре заключения договоров между Византией и Русью в Х в. // Феодальная Россия во всемирно-ист. процессе. М., 1972; Литаврин Г. Г. Условия пребывания древних русов в Константинополе в X в. и их юрид. статус // ВВ. 1993. Т. 54. С. 81–92; Малингуди Я. Русско-визант. связи в X в. с точки зрения дипломатики // ВВ. 1995. Т. 56. С. 68–91; 1997. Т. 57. С. 58–87; Кистерев С. Н. К вопросу о длительности действия норм рус.-греч. договоров X в. // Россия в IX–XX вв. М., 1999. С. 189–192). Первый из них заключил с императорами Львом VI и Александром «вещий» Олег в связи с удачным походом на К-поль (ПВЛ под 6415 (907) г. // ПСРЛ. Т. 1. Стб. 30–32; Т. 2. Стб. 21–23). Несмотря на то что этот поход не упомянут в греч. источниках, нет веских оснований считать его легендарным вымыслом (Ostrogorsky G. L’expйdition du prince Oleg contre Constantinople en 907 // SK. 1940. Vol. 11. P. 47–62; Vasiliev A. The Second Russian Attack on Constantinople // DOP. 1951. Vol. 6. P. 161–225). По договору византийцы выплатили громадную контрибуцию, а также обязались выдавать «уклады» городам, подвластным «великому князю русскому», обеспечивать довольствием рус. послов и «гостей» (на 6 месяцев), снаряжать их суда в обратный путь. За рус. купцами признавалось право беспошлинной торговли в К-поле. Со своей стороны они должны были соблюдать установленные правила: проживать «у святого Мамы» (пригород К-поля на Босфоре, названный так в честь ц. св. Маманта — Janin. Églises et monastères. P. 314), входить в город группами по 50 человек, без оружия, в сопровождении «царева мужа». Сент. 911 г. датирован более подробный договор между кн. Олегом и теми же императорами (к именам к-рых добавлено имя только что коронованного Константина VII). Договор провозглашает «вечный мир и любовь» и оговаривает наказания за преступления, оказание помощи пострадавшим от кораблекрушения в «чужих странах», условия выкупа пленных, обязательства выдачи беглых рабов и преступников. Русь времени правления кн. Олега в договорах предстает языческим народом, противопоставленным христианам-византийцам; каждая сторона приносит клятву «своею верою». Согласно ПВЛ, после переговоров имп. Лев VI показал послам «церковную красоту» и главные христ. реликвии: «страсти Господни, венец и гвоздье, и хламиду багряную, и мощи святых, учаще я к вере своей и показующе им истинную веру» (ПВЛ под 6420 г. // ПСРЛ. Т. 1. Стб. 32–38; Т. 2. Стб. 23–28).

В контексте русско-визант. союза следует рассматривать участие 700 наемных «росов» в составе эскадры Имерия, посланной Львом VI против араб. пиратов (окт. 911) (Const. Porphyr. De cerem. II 44. P. 651), а также сообщение т. н. Кембриджского документа о враждебных действиях против хазар некоего «царя Русии Х-л-гу», подстрекаемого «злодеем Романусом» (имп. Романом I Лакапином, 919–944) (Голб Н., Прицак О. Хазарско-еврейские документы X в. М.; Иерусалим, 1997. С. 134–142).

Льготные условия, к-рыми пользовались рус. купцы в К-поле, должны были привести к значительному росту их торговой активности. Анализ древнерус. денежно-весовой системы позволяет предположить, что в X в. происходит проникновение на восточноевроп. рынок нек-рых визант. весовых единиц: по всей вероятности, с этим связано происхождение рус. «сорок» (при îáùåслав. четыредесять) от среднегреч. σαρЈκοντα — 40 кун, меховой эквивалент визант. фунта серебра (Назаренко. 2001. С. 191–194). Араб. историк и географ аль-Масуди, описывая ситуацию 1-й пол. X в., сообщает: «Рус, многочисленное скопление народов разного рода … посещают со своими товарами страны аль-Андалус [в данном случае, скорее, Анатолию, чем Вандалусию в Испании. — Ред.], Румию [Византию. — Ред.], Кустантинию [К-поль. — Ред.] и аль-Хазар [Хазарию. — Ред.]». Чёрное м., к-рое более ранние араб. авторы называли Румийским или Хазарским, у аль-Масуди именуется Русским (Maçoudi. Les prairies d’or / Ed. Barbier de Meynard et Pavet de Courteille. P., 1816. T. 2. P. 8–11, 24–25; ср. ПСРЛ. Т. 1. С. 7). В др. сочинении тот же араб. ученый пишет, что византийцы называют русских «русийа», что значит «красные, рыжие» (BGA. T. 8. P. 140). О том же сообщает итал. дипломат Лиутпранд Кремонский, побывавший в К-поле в 949 г.: «К северу обитает некий народ, который греки за внешний вид (a qualitate corporis) называют ·ούσιοι, мы же по месту обитания именуем норманнами» (Liudprandi Antapodosis V 15 // Die Werke Liudprands von Cremona / Hrsg. J. Becker. S. 137–138. (MGH. Script. rer. Germ.; 41)). Далее Лиутпранд описывает рус. нападение на К-поль, предпринятое кн. Игорем (июнь 941), о к-ром известно также из визант. и древнерус. источников (Theoph. Contin. VI 39; Веселовский А. Н. Видение Василия Нового о походе русских на Византию в 941 г. // ЖМНП. 1889. Ч. 261. Отд. 2. С. 80–92; ПВЛ под 6449 г.). Византийцы были предупреждены о походе болгарами и подготовились к обороне; огромная рус. флотилия (источники говорят о 10 тыс. лодок-«однодеревок») была встречена в узком прол. Босфор и разгромлена флотоводцем Феофаном при помощи «греческого огня». Зрелище «страшного чуда» — горящей в воде нефтяной смеси, выбрасывавшейся из котлов через сифоны,— произвело сильное впечатление на участников похода, рассказывавших по возвращении, «якоже молънья, иже на небесех, Грьци имут у себе». После отступления основных сил вместе с кн. Игорем часть рус. воинов прорвалась в Вифинию; лишь осенью визант. силам удалось окончательно отбить нападение (Литаврин Г. Г. Малоизвестные свидетельства о походе князя Игоря на Византию в 941 г. // Вост. Европа в ист. ретроспективе. М., 1999. С. 138–144).

Текст мирного договора «великого князя русского» Игоря с имп. Романом I Лакапином и его соправителями Константином и Стефаном (944) показывает нек-рое изменение прежних соглашений. На рус. купцов был наложен ряд ограничений: им было запрещено закупать ткани на сумму более 50 золотых и зимовать в К-поле. Характерны пункты, касающиеся сев. побережья Чёрного м.: власть рус. князя не распространяется на города «Корсуньской страны»; корсуняне могут ловить рыбу в устье Днепра; рус. суда не имеют права зимовать в устье Днепра и на о-ве Елевферия (совр. о-в Березань); рус. князь должен охранять «Корсуньскую страну» от набегов «черных болгар» (ПВЛ под 6453 г. // ПСРЛ. Т. 1. Стб. 44–45; Т. 2. Стб. 33–34). Византия пыталась отстаивать свои политические интересы при помощи дипломатических комбинаций в отношениях с Русью, Хазарией и печенегами, в X в. контролировавшими причерноморские степи. Эти методы излагает имп. Константин VII Багрянородный в трактате «Об управлении империей» (ок. 950–952), где целая глава посвящена Руси (в частности, подробно описан маршрут рус. судов из Киева в К-поль — Const. Porphyr. De adm. imp. 9).

В составе рус. посольства 944 г. наряду с язычниками уже фигурируют и христиане. При ратификации договора в Киеве была проведена раздельная присяга: для «поганых» во главе с кн. Игорем на холме Перуна, а для «хрещеной Руси» — «в церкви святаго Ильи, таже есть над ручаем, конец Пасынъче беседы и Козаре; се бо бе сборная цьркы, мнози бо беша Варязи хрестьяни» (ПСРЛ. Т. 1. С. 54; Т. 2. С. 42). Константин VII Багрянородный упоминает отряд «крещеных росов» (οἱ βαπτισμένοι Ῥоς) при описании приема в имп. дворце араб. посольства 946 г. (Const. Porphyr. De cerem. II 15).

В той же главе трактата «О церемониях византийского двора» описан прием в К-поле равноап. кнг. Ольги, предположительно состоявшийся в 946 или 957 г. (см. полемику: Литаврин Г. Г. К вопросу об обстоятельствах, месте и времени крещения кнг. Ольги // Древнейшие гос-ва на территории СССР, 1985 г. М., 1986. С. 49–57; Kresten O. «Staatsempfänge» im Kaiserpalast von Konstantinopel um die Mitte des 10. Jh.: Beobachtungen zu Kap. II 15 des sogenanntes «Zeremonienbuches». W., 2000; Назаренко. 2001. С. 219–310). Описание, приводящее подробные детали церемониала, упоминает в свите «архонтиссы Эльги» (Ἔλγας τῶν Ῥῶς, Ἔλγας τῆς Ῥωσένης) свящ. Григория, но ни слова не говорит о Крещении рус. княгини в К-поле. О нем сообщают др. достоверные источники (Reginonis Prumensis Chronicon cum continuatione Treverensi / Ed. F. Kurze. Hannover, 1890. (MGH. Script. rer. Germ.; 50). P. 169; Scyl. Hist. P. 240; ПВЛ под 6463 г. // ПСРЛ. Т. 1. Стб. 60–62; Т. 2. Стб. 49–52). В Крещении кнг. Ольга получила имя Елены — св. равноапостольной царицы, матери имп. Константина Великого (так же звали и супругу имп. Константина VII). В 960–961 гг. рус. отряды участвовали в экспедиции имп. Никифора II Фоки по освобождению Крита от араб. пиратов (Theoph. Contin. P. 476).

После кончины св. Ольги (969) попытка визант. дипломатии при посредстве херсонского стратига вовлечь кн. Святослава в войну, к-рую вел против болгар имп. Никифор II Фока, привела к непредвиденным результатам. Рус. князь покорил Болгарию и обосновался в Переяславце на Дунае, объявив его «середой своей земли» и грозя выгнать «греков» из самого К-поля. Лишь напряжение всех военных сил империи позволило свергнувшему Никифора II имп. Иоанну Цимисхию вытеснить кн. Святослава из Болгарии (см.: Карышковский П. О. О хронологии русско-визант. войны при Святославе // ВВ. 1952. Т. 5. С. 127–138; он же. Балканские войны Святослава в визант. ист. лит-ре // ВВ. 1953. Т. 6. С. 36–71; он же. К истории балканских войн Святослава // Там же. Т. 7. С. 224–243). На личной встрече правителей был возобновлен договор о «вечном мире и любви» (971); кн. Святослав отказывался от нападений на Византию, «Корсуньскую власть» и Болгарию и брал на себя обязательство воевать против врагов империи (ПВЛ под 6479 г. // ПСРЛ. Т. 1. Стб. 72–73; Т. 2. Стб. 60–61).

Начало правления кн. Владимира Святославича было ознаменовано последним всплеском язычества. К тому времени в Киеве уже было значительное число христиан, прежде всего из купцов и дружинников, побывавших в Византии. Пришедший «из Греческой земли» варяг и его сын (святые Феодор и Иоанн) первыми на Руси снискали мученический венец (ПВЛ под 6491 (983) г.). Вскоре князь осознал необходимость приобщения своего народа и гос-ва к одной из великих религий, к-рые к тому времени были приняты у соседей Руси (ислам у волжских булгар с 922, иудаизм у хазар с VIII–IX в., зап. христианство в Польше с 966). Летописное предание об избрании кн. Владимиром «греческой веры» в образной форме свидетельствует о том, что на Руси оценили высочайший уровень развития духовной и эстетической культуры, достигнутый в Византии, к-рая находилась в кон. X в. на вершине политического и культурного развития (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 84–108; Т. 2. Стб. 71–94).

Ход событий благоприятствовал осуществлению намерений князя. В критический момент гражданской войны в Византии (987–989) кн. Владимир прислал имп. Василию II Болгаробойце крупный военный отряд (6 тыс. чел.). Эта помощь, сыгравшая решающую роль в сохранении у власти Василия II, была результатом договора, по к-рому император соглашался выдать за Владимира свою сестру, багрянородную Анну, при условии принятия рус. князем христианства.

Место и год Крещения св. Владимира остаются предметом дискуссии (Киев или Херсонес? 987, 988 или 989? — см. Poppe. 1982. N II; Müller. 1987. S. 94–116; Назаренко. 2001. Гл. 8). Рус. князь принял крестное имя имп. Василия II и породнился с Македонской династией, получив в жены сестру императоров Анну. С т. зр. визант. внешнеполитической доктрины такой союз с иностранным правителем рассматривался как исключительная мера. Дед Анны имп. Константин Багрянородный наставлял своего сына Романа II ни под каким предлогом не соглашаться на требования и просьбы «северных и скифских народов» заполучить царские облачения и венцы и особенно запрещал заключать с ними брачные союзы: «Никогда василевс ромеев да не породнится через брак с народом, приверженным к особым и чуждым обычаям, по сравнению с ромейским устроением, особенно же с иноверным и некрещеным, разве что с одними франками; ибо для них одних сделал исключение великий муж святой Константин» (Const. Porphyr. De adm. imp. 13). Русь вступила в семью европ. гос-в как христ. держава, международный статус правителя к-рой, ставшего «братом» визант. императоров, чрезвычайно возрос.

Не позднее 997 г. оформилась церковная организация новой Русской епархии как митрополии К-польского Патриархата (Müller. 1959; Poppe. 1982. N III; Щапов Я. Н. Государство и церковь Древней Руси Х–XIII вв. М., 1989. С. 23–33; обзор др. гипотез о древнейшем статусе Русской Церкви см.: Подскальски. 1996. С. 42–49).

Визант. историографическая традиция (в отличие от араб. и арм.) не упоминает о Крещении Руси при имп. Василии II и кн. Владимире. Возможно, это связано с тем, что «росы» считались крещенными со времени правления Фотия и Василия I (Müller. 1987. S. 57–66). Слабый интерес к реальной истории окрестных народов, хотя бы и единоверных, характерен для визант. книжной культуры. В XV в. Киевский митр. Исидор, собирая сведения о принятии христианства слав. народами, переводил выписки о Крещении Руси при кн. Владимире из рус. летописи (Шрайнер П. Miscellanea Byzantino-Russica // ВВ. 1991. Т. 52. С. 151–160).

Крещение Руси стало наиболее крупным успехом миссионерской деятельности К-поля, начало к-рой было положено во времена свт. Фотия и равноапостольных Солунских братьев. В IX–X вв. стараниями визант. проповедников христианство проникло в хазарские владения в Сев. Причерноморье, восторжествовало в Болгарии (ок. 865) и Алании (нач. X в.), в К-поле были крещены венг. вожди (948, 952). Но в Венгрии вскоре возобладало влияние Римской Церкви; Болгария, попав в сферу влияния Византии, вслед за этим утратила политическую самостоятельность; в Алании эпоха расцвета христианства была недолгой и сменилась упадком. Напротив, «митрополия Росии» (τῆς Ῥωσίας) в течение веков являлась единственной крупной и процветающей епархией К-польского Патриархата за пределами империи (о Русской митрополии визант. периода см. ПЭ. Т. РПЦ и ст. Константинопольская Православная Церковь).

После Крещения Руси эволюция русско-визант. отношений шла по пути перехода от военно-политических, дипломатических и экономических столкновений и союзов к преимущественно церковным связям и культурному взаимодействию (Оболенский. 1970).

Принятие христианства из К-поля рассматривалось в Византии не только как вхождение новокрещенного народа в состав Вселенской Православной Церкви, но и как вовлечение его в сообщество христ. гос-в во главе с империей (см.: Dölger Fr. J. Byzanz und die Europäische Staatenwelt. Darmstadt, 1964²; Grabar A. God and the «Family of Princes» presided over by the Byzantine Emperor // Idem. L’art de la fin de l’Antiquité et du Moyen Age. P., 1968. Vol. 1. P. 115–119; Пашуто В. Т. Место Древней Руси в истории Европы // Феодальная Россия во всемирно-ист. процессе. М., 1972. С. 188–200; Оболенский. 1998). Однако представления визант. политической идеологии об универсальной власти императора над христ. ойкуменой не означали реального политического подчинения Руси Византии (Wasilewski T. La place de l’Etat russe dans le monde byzantin pendant le Haut moyen-Âge // Acta Poloniae Historica. 1970. T. 22. P. 43–51; Chrysos E. «Was Old Russia a Vassal State of Byzantium?» // The Legacy of SS. Cyril and Methodius to Kiev and Moscow. Thessal., 1992. P. 233–246; ср.: Vasiliev A. Was Old Russia a Vassal State of Byzantium? // Speculum. 1932. Vol. 7. P. 350–360; Оболенский. 1970). Возможности воздействия императоров на рус. князей были крайне ограничены. В то же время только союз с Русью обеспечивал прочные позиции империи в Сев. Причерноморье; так, в 1016 г. имп. флот при помощи Сфенга (Σφέγγος), «брата кн. Владимира», покорил «Хазарию» (Scyl. Hist. P. 354) (вероятно, речь идет о подавлении восстания в Таврике, см.: Скржинская Е. Ч. Рец. на кн. А. Л. Якобсон. Средневековый Херсонес // ВВ. 1953. Т. 6. С. 266). Русско-варяжский корпус, прибывший на помощь имп. Василию II и постоянно пополнявшийся выходцами из Руси, стал одной из наиболее боеспособных военных единиц империи и играл ключевую роль во всех значительных кампаниях XI в. в Европе и в Азии. Из русско-варяжской наемной дружины комплектовались отряды имп. гвардии (Васильевский. 1908. Т. 1. С. 176–377). Рус. воины продолжают упоминаться в имп. грамотах до 80-х гг. (Actes de Lavra. P., 1970. N 44 (1082), 48 (1086)). Военный союз сопровождался установлением стабильных и взаимовыгодных торговых отношений. В XI в. развивается русско-визант. торговля; рус. подворье в К-поле было перенесено из предместья св. Маманта внутрь городских стен (во время войны, в 1043 рус. купцы и воины были выселены из столицы — Scyl. Hist. P. 432). В XII в. в К-поле засвидетельствован рус. торговый квартал («убол»; ἔμβολος) от ц. Сорока мучеников на Месе до Золотого Рога (Janin. Églises et monastères. P. 257); под 1117(?) г. в летописной заметке из рукописи XVI в. отмечено строительство ц. Бориса и Глеба в пригороде К-поля Пигах («в Испигасеи» — Письменные памятники истории Древней Руси. М., 2003. С. 45–46). Рус. купцы достигают Александрии (Francès. 1959. P. 52), а греки проникают не только в Киев, но и во Владимир-на-Клязьме (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 591). В то же время в XII в. резко сокращается число кладов визант. золотых монет (Кропоткин В. В. Клады визант. монет на территории СССР. М., 1962).

Союзные отношения Руси и Византии, сложившиеся при св. Владимире, сохранялись и после его кончины (не считая конфликтного эпизода с небольшим рус. отрядом некоего Хрисохира, «родственника» Владимира, объявившегося у К-поля ок. 1023/4 г. — Scyl. Hist. P. 367). Кризис разразился в 1042 г., когда вел. кн. Ярослав Владимирович Мудрый по не вполне установленным причинам вступил в конфликт с Константином IX Мономахом, недавно занявшим имп. престол. Обострение отношений вылилось в последний в истории русско-визант. отношений крупный военный конфликт (лето 1043). Морской поход на К-поль рус. войска, к к-рому присоединились и варяги из Скандинавии, возглавил старший сын Ярослава кн. Владимир Новгородский. Нападение крупных рус. сил (400 кораблей) и требование огромной дани навело ужас на византийцев, но в итоге рус. войска потерпели поражение, часть их попала в плен (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 154; Т. 2. Стб. 142; Mich. Psell. Chron. VI 90; Scyl. Hist. P. 431; Mich. Attal. Hist. P. 20–21). Характерен взгляд на причины «восстания росов» (τῶν Ῥиσων ἐπαναστάσεως) царедворца Михаила Пселла, свидетеля этих событий: «Это варварское племя все время кипит злобой и ненавистью к Ромейской державе и, непрерывно придумывая то одно, то другое, ищет предлога для войны с нами» (см.: Poppe A. La dernière expйdition russe contre Consantinople // Bsl. 1971. T. 32. P. 262–268; Литаврин Г. Г. Русь и Византия в XII в. // ВИ. 1972. № 7. С. 36–52; Shepard J. Why Did the Russians Attack Byzantium in 1043? // BNGJ. 1985. Bd. 22. P. 147–212). Едва ли случайным совпадением выглядит происшедшее в это же время разорение на Афоне пристани и складов Русского мон-ря вмч. Пантелеимона (Акты Русского на св. Афоне мон-ря. К., 1873. № 3).

В 1045 г. конфликт был улажен, и в 1047 г. рус. войско помогало императору в подавлении мятежа Льва Торника (Каждан А. П. Иоанн Мавропод, печенеги и русские в середине XI в. // ЗРВИ. 1963. Т. 8. С. 177–184). Не позднее 1051 г. состоялся брак Всеволода Ярославича и «греческой царицы» — родственницы имп. Константина IX Мономаха (ПСРЛ. Т. 1. С. 160). Имя супруги Всеволода и матери Владимира Всеволодовича Мономаха точно не известно; возможно, это была «архонтисса Мария», на печати к-рой читается греч. надпись ΜΟ[ΝΟΜ]ΑΧΗ(?) (Янин В. Л., Литаврин Г. Г. Новые мат-лы о происхождении Владимира Мономаха // Ист.-археол. сб. М., 1962. С. 204–221; Soloviev. 1979. N VI); поздние рус. синодики называют ее Анастасией, дочерью Константина Мономаха (Брюсова В. Г. К вопросу о происхождении Владимира Мономаха // ВВ. 1968. Т. 28. С. 127–135).

Вскоре осложнения с К-полем возникли в церковной сфере: поставление на киевский престол «русина» Илариона (1051), избранного Собором епископов митрополии, было осуществлено по воле Ярослава Мудрого (также, как и поставление князем в 1036 на Новгородскую кафедру Луки Жидяты) и, по всей видимости, без согласования с Патриархом (иначе: Müller. 1971. S. 100). Обстоятельства этого события остаются неясны, но источники не дают оснований говорить о стремлении рус. князя к церковной автокефалии (Поппэ А. Русско-визант. церк.-политические отношения в сер. XI в. // История СССР. 1970. № 3. С. 108–124).

После смерти кн. Ярослава (1054) место Илариона занял грек Ефрем. Очевидной реакцией К-поля на эту тенденцию в церковной жизни Руси было осуждение митр. Ефремом в его антилат. сочинении (возможно, соборном акте) зап. практики поставления церковных иерархов королями (см. Чичуров И. С. Схизма 1054 г. и антилат. полемика в Киеве (сер. XI–XII в. // RM. 1998. T. 9. S. 43–53; Čičurov I. Ein antilateinischer Traktat des Kiever Metropoliten Ephraim // Fones Minores. 1998. Bd. 10. S. 319–356. К-польский Патриархат заботился об укреплении позиций на Руси в условиях обострения отношений с Римом, приведших к церковному разрыву (1054). Об этом свидетельствует готовность Патриархата отреагировать на изменение политической структуры Русского гос-ва (установление «триумвирата» старших Ярославичей): в 60–80-х гг. XI в. наряду с правящим митрополитом в Киеве титулы митрополитов носили (временно) предстоятели кафедр Чернигова и Переяславля Русского (Poppe A. Zur Geschichte der Kirche und des Staates der Rus’ im 11. Jh.: Titularmetropolen // Das heidnische und christliche Slaventum. Wiesbaden, 1970. Bd. 1). Среди митрополитов-греков, направленных на Русь во 2-й пол. XI в., были церковные иерархи высоких рангов, образованные богословы, последовательно выступавшие как полемисты против латинян.

Среди писем Михаила Пселла сохранились 2 послания (ок. 1073/74), в к-рых от имени имп. Михаила VII Дуки некоему правителю соседнего гос-ва предлагается выдать дочь за порфирородного брата императора Константина. Причинами столь лестного предложения выставляется «тождество исповедания» и «точная правильность веры» адресата, его миролюбие и благородство, а также то, что «оба государства имеют один некий источник и корень» и «одни и те же самовидцы божественного таинства и вещатели провозгласили в них слово Евангелия». Единственным правосл. и соседним с Византией гос-вом в эту эпоху была Русь, что дает основания считать послания адресованными одному из Ярославичей. Упоминание о свойстве адресата (по дочери) с сыном свергнутого имп. Романа IV Диогена говорит в пользу того, что предполагавшейся невестой была дочь кн. Всеволода (Андрея) Ярославича. Возможно, это была Анна (Янка) Всеволодовна († 1112); известно, что в 1090 г. она вернулась из К-поля вместе с новопоставленным митр. Иоанном III и стала после пострига первой настоятельницей Андреевского (Янчина) мон-ря в Киеве (Васильевский. 1909. Т. 2/1. С. 3–55).

Соперник кн. Всеволода Олег Святославич был захвачен в Тмутаракани и увезен «за море в Царьград», видимо, с согласия имп. Никифора III Вотаниата (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 204; Т. 2. Стб. 193); нек-рое время он пребывал в ссылке на Родосе, а затем, вероятно, женился на визант. аристократке Феофано Музалониссе, на печати к-рой значится титул «архонтисса России» (Лопарев Х. М. Визант. печать с именем рус. княгини // ВВ. 1894. Т. 1. С. 159–166; Янин В. Л. Печати Феофано Музалон // Нумизматика и сфрагистика. К., 1965. Вып. 2). Алексей Комнин помог Олегу вернуться в Тмутаракань (1083), а затем аннексировал этот важный торговый город (1094 или 1115), до кон. XII в. признававший суверенитет Византии (Litavrin G. G. A propos de Tmutorokan // Byz. 1965. T. 35. P. 221–234).

Действительный или самозванный сын имп. Романа IV Диогена «Леон Диогенович», зять Владимира Всеволодовича Мономаха (по Васильевскому, муж его сестры), оспаривал престол у имп. Алексея I Комнина и подчинил себе дунайские города в Болгарии (см. Васильевский. 1909. Т. 2/1. С. 47–50; Mathieu M. Les faux Diogиnes // Byz. 1953. T. 22. P. 133–148). После его убийства в Доростоле 15 авг. 1116 г. (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 291; Т. 2. Стб. 283) Владимир Мономах без успеха пытался удержать завоевания Леона; его сын, царевич Василько Леонович, погиб в усобице рус. князей в 1136 г. (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 298).

При сыне Алексея I имп. Иоанне II отношения Киева с Комнинами нормализовались, и в 1122 г. дочь старшего сына Мономаха Мстислава Владимировича была выдана за визант. «царя» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 286), к-рым был, по всей видимости, сын и соправитель Иоанна «василевс» Алексей (Лопарев Х. М. Брак Мстиславны // ВВ. 1902. Т. 9. С. 418–445; Пападимитриу С. Д. Брак рус. княжны Мстиславны Добродеи с греч. царевичем Алексеем Комниным // ВВ. 1904. Т. 11. С. 73–98). Первая его жена Ирина († до 1136) может быть отождествлена с Мстиславной, хотя указаний на ее рус. происхождение в греч. текстах не встречается (Βαρζός Κ. Ἡ γενεαλογία τῶν Κομνηνῶν. Θεσσαλονίκη, 1984. T. 1. Σ. 343). Согласно проложному сказанию, «при князи Володимире Мономасе в лето 6000-ное и 6-сотное (1092)» в Киев был привезен из К-поля перст св. Иоанна Предтечи и положен «в церкви святого Иоанна» на Сетомли, у Купшина мон-ря (Письменные памятники истории Древней Руси. СПб., 2003. С. 220).

В XII в. в связи с выходом на первый план внешней политики Комнинов отношений с Венгрией усиливаются связи империи с юго-зап. рус. княжествами (Vernadsky. 1927/1928; Francès E. Les Relations russo-byzantines au XII^e s. et la domination de Galicie au Bas-Danube // BSl. 1959. T. 20; Гуревич Ф. Д. Зап. Русь и Византия в XII–ХIII вв. // Сов. Арх. 1988. № 3. С. 130–144; Horodysky. 1989). Летопись сохранила известие о браке в 1104 г. дочери кн. Володаря Ростиславича Перемышльского и «царевича Олексинича», одного из сыновей имп. Алексея Комнина (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 280; Т. 2. Стб. 256), к-рым был либо севастократор Андроник (Βαρζός Κ. Ἡ γενεαλογία. Σ. 234), либо его младший брат кесарь Исаак; греч. источники упоминают их супруг (обе Ирины), но не уточняют их происхождения (Kazhdan. 1990. P. 419–420). Брат Володаревны кн. Владимирко Галицкий во время венг. похода имп. Мануила I Комнина (1151) упоминается как своего рода «вассал» империи (ἀνὴρ ὑπόσπονδος Ῥωμαίοις, букв. — «муж, связанный клятвой с ромеями»); в то же время киевский вел. князь назван союзником (σύμμαχος) императора (Cinnam. Hist. P. 115, 234–237; Бибиков. 1997. С. 52, 55–56, 62, 66–67). На особо тесные политические отношения Галицкой Руси с Византией в это время указывает и обращение герм. имп. Конрада III к имп. Мануилу с просьбой наказать обидчиков нем. купцов, убитых и ограбленных «в России» (in Rossia) (Otto ep. Frisigensis a Rahewini. Gesta Frederici / Ed. F. J. Schmale. Darmstadt, 1974². P. 174, 176). Рус. князь-изгой Иван Берладник, оспаривавший у галицких князей владения на Ниж. Дунае, после долгих скитаний обосновался в Фессалонике, где и умер в 1162 г. Сын Владимирка Галицкого кн. Ярослав Осмомысл (1153–1187) вел по отношению к К-полю более самостоятельную политику; ок. 1165 г. он гостеприимно принял своего родственника, буд. имп. Андроника I Комнина, бежавшего из К-поля; имп. Мануил, опасаясь возникновения враждебной коалиции, поспешил примириться с Андроником и добился его возвращения (Jurewicz O. Aus der Geschichte der Beziehungen zwischen Byzanz und Russland in der 2. Hälfte des 12. Jh. // Byzant. Beitr. B., 1964. S. 345 f.).

В период раздробленности Древнерусского гос-ва серьезному испытанию подверглось его церковное единство. Подчинение митрополитов К-полю давало им возможность держаться в стороне от княжеских усобиц. Рус. князья, как правило, не оспаривали независимое от светской власти положение предстоятеля Русской Церкви. Лишь кн. Изяслав Мстиславич попытался нарушить традицию и самолично назначить митрополитом рус. монаха Климента Смолятича, проведя его избрание и поставление Собором рус. епископов (1147). Кн. Юрий Владимирович Долгорукий, заняв Киев, поспешил принять из К-поля митрополита-грека Константина I, к-рый анафематствовал Изяслава и Климента и сместил их сторонников (1156) (Соколов. 1913. С. 91–95). Кн. Юрий Долгорукий неизменно действовал как союзник Византии; однако гипотеза о визант. происхождении его 2-й супруги, матери кн. Всеволода Юрьевича Большое Гнездо, не имеет прочных оснований. Известно лишь, что имп. Мануил I принял в Византии вдову и младших сыновей Юрия Долгорукого (1162), предоставив княжичам Васильку и Мстиславу области во владение; позднее 4 города, составлявшие удел кн. Василька Юрьевича, получил «тавроскифский династ» Владислав, выехавший в Византию со всем своим домом (Cinnam. Hist. P. 236; Бибиков. 1997. С. 67).

Изгнавший мачеху и братьев кн. Андрей Юрьевич Боголюбский (1157–1174) творчески развивал визант. традиции для укрепления своего Владимиро-Суздальского княжества (прославление иконы Владимирской Божией Матери, введение праздника Покрова) и дерзал равняться с самим императором: в прославляющих князя сочинениях его победы над волжскими булгарами ставятся в один ряд с победами Мануила I над арабами и сельджуками, подчеркивается равенство императора и князя в «братолюбии» и справедливости. Андрей Боголюбский — первый рус. князь, чье имя упоминается в контексте определения имп. власти, сформулированного при имп. Юстиниане I (VI в.) Агапитом диаконом: «Естеством бо цесарь земным подобен есть всякому человеку, властью же сана вышьши яко Бог» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 592; Т. 1 (2). Стб. 370). Впрочем, в конфликте кн. Андрея с ростовским еп. Леонтом (ок. 1159–1164) из-за поста едва ли стоит усматривать антивизант. тенденции; за неск. лет до этого в столь важном для него вопросе о создании Владимирской кафедры властный рус. князь уступил авторитету К-польского Патриарха Луки Хрисоверга (см.: Воронин Н. Н. Андрей Боголюбский и Лука Хризоверг // ВВ. 1962. Т. 21. С. 29–50; он же. «Житие Леонтия Ростовского» и визант.-рус. отношения 2-й пол. XII в. // ВВ. 1963. Т. 23. С. 23–24; он же. Из истории русско-визант. церковной борьбы в XII в. // ВВ. 1965. Т. 26. С. 190–218; Vodoff V. Un «partie théocratique» dans la Russie du XII^e s.? // Cah. Civ. Méd. 1974. T. 17. P. 193–215).

Реакцией на усиление центробежных тенденций в Киевской Руси стало изменение митрополичьего титула, к-рый с 60-х гг. XII в. принимает форму «всея Руси» (τῆς πάσης Ῥωσίας).

В 1164/65 г. Киев и др. рус. княжества посетило визант. посольство во главе с одним из членов правящего рода (Шестаков С. П. Визант. посол на Руси Мануил Комнин // Сб. в честь Д. А. Корсакова. Каз., 1913. С. 379 сл.), результатом чего стали энергичные действия рус. князей по защите караванов греч. торговцев («гречников») от нападений половцев на Днепровском пути в 1167–1170 гг. (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 526, 528, 538). В кон. XII — нач. XIII в. кн. Роман Мстиславич Галицко-Волынский поддерживал с Византией союзные отношения, направляя послов в К-поль и оказывая империи военную поддержку против половцев и болгар.

Некий визант. «царевич» был женихом черниговской кнж. Евфимии Глебовны, внучки вел. кн. Святослава Всеволодовича (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 680). Единственным имп. сыном брачного возраста был в то время юный наследник имп. Исаака II Ангела, буд. имп. Алексей IV Ангел. Однако этот брак едва ли состоялся: в 1194 г. визант. послы прибыли в Киев за Евфимией, но уже в следующем году Исаак II был свергнут с престола. В повествовании о приключениях Алексея, окончившихся печально известными событиями 1204 г., о его рус. невесте или жене не упоминается.

В источниках обращает на себя внимание скудость известий о политических связях Руси и Византии. Молчание визант. историков отчасти оправдано тем, что браки с иностранцами считались умалением авторитета империи. Но и рус. князья не придавали родству с единоверными «греками» какого-то особого значения. Не менее развиты были династические связи домонг. Руси с Зап. Европой, вопреки увещеваниям священноначалия Русской Церкви не родниться с «латинянами». По числу брачных союзов Рюриковичей в XI–XII вв. Византия (12) уступает Польше (16) и англо-сканд. династиям (13), не намного опережая Германию (10) и Венгрию (9) (Baumgarten. 1927; ср.: Kazhdan. 1990. P. 429).

Случаи, когда выходцы из Руси, переселившиеся в Византию, вливались в визант. элиту, были крайне редки — особенно по сравнению с многочисленными примерами такого рода карьеры среди представителей арм., болгар., франко-норманнской и тюркской знати (см. Каждан А. П. Социальный состав господствующего класса Византии XI–XII вв. М., 1974). В связи с вопросом о рус. «эмиграции» в Византию можно упомянуть летописное сообщение 1069 г., когда киевляне, прося о заступничестве от поляков младших Ярославичей, грозят в противном случае сжечь свой город и «ступить в Гречьску землю» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 173). Известны эпизоды, когда в Византии оказывались (как правило, с ведома правящих князей) изгнанные представители рода Рюриковичей. Так, в 1130 г. кн. Мстислав Владимирович выслал «в Грецию» полоцких князей с женами и детьми (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 290). Ок. 1187 г. в К-поль явился Юрий, сын Андрея Боголюбского, но уже не как рус. князь, а как претендент на груз. престол, к-рый он пытался оспаривать у своей бывш. жены царицы Тамары.

Во 2-й пол. XIII в. русско-визант. связи заметно ослабли. И Русь, и Византия переживали трудные времена: крестоносцы захватили К-поль (1204), а рус. земли были завоеваны Батыем (1237–1241). Множество рус. беженцев искало пристанища в бывш. визант. владениях в Крыму. Пленники, захваченные в рус. землях, продавались на рабских рынках и попадали в страны Средиземноморья.

В новых условиях визант. гос. и церковная дипломатия уже не могли придерживаться в отношениях с Русью прежнего жесткого курса, не допускавшего поставления на митрополичий престол рус. клириков. На смену митрополиту-греку Иосифу, пропавшему без вести во время Батыева нашествия, Патриарх, проживавший в Никее, утвердил на митрополичьей кафедре уроженца Юго-Зап. Руси, ставленника вел. кн. Даниила Романовича Галицко-Волынского — Кирилла II (1247).

Отвоевание К-поля (1261) знаменовало возрождение политического авторитета Византии, и после кончины митр. Кирилла (1281) К-польский Патриарх вернулся к традиц. практике, поставив на рус. митрополию грека свт. Максима (1283–1305). Возрождаются представления о господстве императоров над всеми правосл. народами (русские наряду с болгарами, влахами, аланами и грузинами названы в числе подданных имп. Андроника II Палеолога в послании егип. султана — Analecta Byzantino-Russica / Ed. W. Regel. St.-Pb., 1891. P. 57–58). К нач. XIV в. в Византии сложилось представление об исконном вхождении Руси в имперскую систему гос-в и народов: «Русский [властитель] от Константина Великого был наделен положением и саном кравчего (τοῦ ἐπὶ τῆς τραπέζης)» (Niceph. Greg. Hist. T. 1. P. 239; ср. Ševčenko I. Some Autographs of Nikephorus Gregoras // ЗРВИ. 1964. Т. 8/2. С. 447–450). Ср. обращение посла вел. кн. Михаила Ярославича († 1318) к имп. Андронику II, сохранившееся в отрывке Максима Плануды: «Государь мой царь Руси (βασιλεὺς τῶν Ῥῶς), кравчий твоего святого царства, кланяется смиренно (δουλικῶς) твоему святому царству» (РИБ. Т. 6. Прил. Стб. 273–274; см. Soloviev. 1979. N VIII).

В первые десятилетия после монголо-татар. завоевания Руси регулярные контакты с Византией резко сократились, почти полностью ограничиваясь церковной сферой: за период до 1342 г. состоялось всего 10 из 147 визитов между Русью и К-полем, упоминаемых в рус. летописях с 1240 по 1453 г. С сер. XIV в. связи рус. земель с К-полем заметно активизировались, достигнув апогея в 70–80-х гг. XIV в. (Маджеска. 1994). Несмотря на крайнее политическое ослабление империи, монашеское возрождение в Византии, связанное с победой исихазма в сер. XIV в., привело к усилению роли К-польского Патриархата в решении вопросов рус. церковной жизни и духовного влияния Византии на Русь и др. слав. страны (Мейендорф. 1990; Прохоров. 2000). Согласно Житию прп. Сергия Радонежского, Патриарх Филофей Коккин, последователь свт. Григория Паламы, благословил возрождение на Руси общежительного монашества и в знак особого расположения прислал преподобному дары.

Главным поводом для активного обмена посольствами были вопросы церковной организации на рус. землях, в XIV в. оказавшихся разделенными между 3-мя гос-вами — Московским и Литовским великими княжествами и Польским королевством. Митрополиты разъезжали по своей огромной епархии, но все большее предпочтение оказывали Сев.-Вост. Руси. Фактически их резиденция была перенесена из Киева во Владимир (1299), а затем в Москву (1328), но митрополия оставалась единственным общерус. институтом. Правители, отстаивая свои политические интересы в церковной сфере, апеллировали к авторитету К-польского Патриарха, не ставя под сомнение его верховную юрисдикцию над Русской Церковью. Митрополию попеременно занимали выходцы из Византии и Зап. Руси, но все они противостояли попыткам расчленения своей епархии. Митрополит-грек Феогност в 1347 г. добился от имп. Иоанна VI Кантакузина хрисовула о восстановлении единства рус. митрополии (РИБ. Т. 6. Прил. С. 13–19; Мейендорф. 1990. Прил. 1). Однако в условиях возрастающей политической отчужденности сохранить церковное единство рус. земель оказалось невозможно, и К-поль после долгих колебаний санкционировал образование независимых митрополий в Литве и польской Галиции. Церковно-политические комбинации К-поля, пытавшегося небескорыстно использовать соперничество претендентов на митрополию, приводили к кризисам, самым острым из к-рых было противостояние (1378–1389) митр. Киприана с московским вел. кн. Димитрием Донским, пытавшимся противопоставить ему своего кандидата. До известной степени борьба в рус. церковных кругах определялась религ. движениями, к-рые играли в тот период важную роль в Византии (см. том РПЦ).

Великокняжеская власть не только не посягала на права К-польского Патриархата, но и оказывала визант. императорам и Патриархам серьезную материальную поддержку. Для ослабленной и окруженной врагами Византии поступавшие из Руси товары и денежные пожертвования были чрезвычайно важны. Ок. 1347 г. рус. князья во главе с вел. кн. Симеоном Иоанновичем собрали и отправили в К-поль богатое пожертвование на ремонт храма Св. Софии (Niceph. Greg. Hist. XXVIII 34–36). В. и. и К-польский Патриархат по-прежнему пользовались на Руси славой «источника всякого благочестия, законоуложения и святости», как о том говорилось в послании вел. кн. Симеона к имп. Иоанну Кантакузину (Miklošich, Müller. T. 1. P. 263). В 1398 г. вел. кн. московский Василий Димитриевич послал в осажденную турками столицу Византии огромную по тем временам сумму в неск. тыс. руб. (ПСРЛ. Т. 11. С. 168). В 1399 г. Михаил Александрович Тверской послал «ко Царюграду с милостынею к соборней церкви святеи Софии, патриарху и царю, якоже преже обычай бе ему многажды посылати милостыню в соборную церковь святую Софию, и патриарху» (ПСРЛ. Т. 11. С. 177). При подготовке Флорентийского Собора предполагалось, что рус. митрополит сделает взнос в 100 тыс. иперпиров, тогда как др. богатые кафедры могли внести не больше 20 тыс. (Les «Mémoires» du Grand Ecclésiarque de l’église de Constantinople Sylvestre Syropoulos sur le Concile de Florence (1438–1439) / Ed. V. Laurent. R., 1971. P. 120–122).

Содержание сохранившихся актов К-польского Патриархата за период 1315–1402 гг. свидетельствует, что верхушка визант. общества и особенно церковные круги были прекрасно информированы о событиях в огромной церковной епархии всея Руси (Miklošich, Müller. T. 1–2; из 615 документов 44 посвящены рус. делам). Один из актов, относящийся к визант. посольству 1393 г., направленному Патриархом Антонием IV и имп. Мануилом II, отражает неразрывную связь церковных и политических интересов Византии на Руси и проливает свет на нек-рые детали русско-визант. дипломатических и делопроизводственных связей (Медведев И. П. Ревизия визант. док-тов на Руси в кон. XIV в. // ВИД. 1976. С. 289–297). В послании к вел. кн. Василию I Димитриевичу Московскому Патриарх наставляет «великого рикса» (μέγας ῥήξ) оказывать К-польскому императору воздававшуюся издревле честь: «Невозможно для христиан иметь Церковь и не иметь царя, ибо царство и Церковь находятся в тесном союзе, и невозможно отделить их друг от друга… Святой император не таков, как прочие князья и правители… Он помазуется великим мирром и поставляется императором ромеев, то есть всех христиан» (Miklošich, Müller. T. 2. 188–192; История РЦ. Кн. 3. Прил. 11). Предполагают, что такая реакция Патриарха была вызвана прекращением поминания визант. императора.

В К-поле знакомились с ситуацией в Московии не только через епископов и посланников, но и «от ромеев, побывавших в России». Сообщения путешественников и паломников, прибывавших из Византии, были источником известий о политической ситуации в империи и соседних с ней странах, к-рые изредка встречаются в рус. летописях (примеры см.: Маджеска. 1994. Примеч. 49).

В 1411 г. установился династический союз между Москвой и династией Палеологов в результате помолвки будущего имп. Иоанна VIII, сына имп. Мануила II, и Анны, дочери вел. кн. Василия Димитриевича (княжна, прибывшая в К-поль в 1414 г., через 3 года умерла от чумы — ODB. Vol. 1. P. 261). Чета Иоанна и Анны изображена на «большом саккосе» митр. Фотия (1408–1431) рядом с рус. вел. кн. Василием и его женой Софьей Витовтовной (Банк А. В. Визант. искусство в собр. Сов. Союза. Л.; М., 1966. С. 287). Между фигурами Василия и его дочери Анны помещены святые виленские мученики Антоний, Иоанн и Евстафий, казненные литовским вел. кн. Ольгердом (1347) и канонизированные Патриархом Филофеем (1374).

Одним из наиболее активных сторонников Флорентийской унии (1439) выступал грек Исидор, незадолго до Ферраро-Флорентийского Собора поставленный на Киевскую митрополию. Но когда митр. Исидор по возвращении торжественно провозгласил о заключении унии, он был арестован по приказу вел. кн. Василия II Васильевича, а затем бежал из Москвы. В 1441 г. Василий II направил К-польскому Патриарху почтительное послание с выражением недоумения по поводу «Исидорова дела» и просьбой о разрешении избрать митрополита на Соборе рус. епископов (РИБ. Т. 6. Стб. 525–536), но послы так и не добрались до К-поля. Категоричное неприятие унии Русской Церковью, поддержанное афонскими монахами и Иерусалимским Собором (1443), а также непрерывные войны привели к прекращению контактов с К-полем, где сидели «царь неправильный и патриарх неправильный» (Там же. Стб. 559). Дипломатичное послание московского вел. князя к имп. Константину XI (1451) с целью уладить отношения с К-полем после избрания в 1448 г. митр. Ионы оказалось запоздалой мерой (Там же. Стб. 583–584).

Униатская политика императоров не оправдала возлагавшихся на нее политических надежд, и в 1453 г. В. и. прекратила существование (об отражении падения К-поля в рус. лит-ре см., напр.: Dujčev I. La conquête turque et la prise de Constantinople dans la littérature slave contemporaine // BSl. 1956. T. 17. P. 280 sq.; Удальцова З. В. Отклики на завоевание К-поля турками в рус. гос-ве // ВВ. 1977. Т. 38. С. 19–29). В окружном послании к епископам Литвы и Польши московский митр. Иона объявил, что захват «царствующего града» турками был наказанием «грекам» за измену Православию на Флорентийском Соборе (РИБ. Т. 6. С. 623).

Важнейшее для истории Московской Руси событие — брак племянницы последнего визант. имп. Константина XI Палеолога Зои (Софья) и вел. кн. Иоанна III Васильевича (1472) — произошло спустя 19 лет после падения К-поля. О новом, «поствизантийском», этапе в отношениях России и попавших под власть османов правосл. народов В. и. см. в статьях, посвященных отдельным Патриархатам и Поместным Церквам.

Визант. политическая идеология была воспринята в Киевской Руси в весьма ограниченном объеме (Чичуров И. С. Полит. идеология средневековья: Византия и Русь. М., 1991). Титул царь, к-рым называли визант. императоров, иногда применялся и к рус. князьям (Водов В. А. Замечания о значении титула «царь» применительно к рус. князьям в эпоху до сер. XV в. // Из истории рус. культуры. М., 2002. Т. 2/1. С. 506–542), но не воспринимался как прерогатива главы христ. мира (что делало возможным его приложение к ордынским ханам и тур. султанам). Визант. элементы проникли в сферы делопроизводства (буллы, печати) и монетного дела, однако имперская система титулов не нашла распространения на Руси (в отличие от балканских и кавказских стран). В области светского права, несмотря на наличие переводных визант. юридических текстов, преобладала тенденция к самостоятельному развитию на основе местных традиций (что нашло свое отражение в Русской Правде и ранних грамотах). Церковное право на Руси, основанное на визант. каноническом праве, также имело местные особенности: так, в княжеских церковных уставах (с XI в.) к церковной юрисдикции отнесен ряд правовых казусов, к-рые в Византии относились к светскому праву (см.: Щапов. 1978).

В древнерус. лит-ре XI в. имелась тенденция к утверждению древности и самостоятельности славяно-рус. христ. традиции, нашедшая выражение в предании о проповеди в Вост. Европе ап. Андрея Первозванного (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 7–9) и в особом почитании в Киеве сщмч. Климента, еп. Римского. В то же время летопись называет христианство «греческим законом» (Там же. Стб. 108). Митр. Иларион в «Слове о законе и благодати», подчеркивая самостоятельность апостольской миссии св. Владимира — «второго Константина», говорит о «благоверной земле Гречьстей, христолюбивей же и сильней верою» (Молдован А. М. Слово о законе и благодати Илариона. К., 1984). Именно «греки» — визант. иерархи, писатели, подвижники — выступали для рус. христиан учителями и наставниками, передающими чистоту правосл. учения и богатейший опыт духовной жизни. Немало выдающихся греч. иерархов украшали Киевскую и др. кафедры Русской Церкви, вызывая глубокое уважение своей паствы. Ср. возглас летописца об ученом митр. Иоанне II: «И сякого не бысть прежде в Руси, ни по нем не будет сяк» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 208). Впрочем, отношение на Руси к «грекам» было далеким от идеализации; в летописном повествовании их характерной чертой нередко выступает лукавство («лесть»): греки пытаются отравить «вещего» Олега (ПВЛ под 6415 г.), хитростью выведывают численность войска кн. Святослава (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 70; здесь добавлено знаменитое восклицание летописца: «Суть бо Греци льстивы и до сего дни»), греч. наместник Херсона («котопан») на пиру в Тмутаракани вероломно подсыпает яд кн. Ростиславу Владимировичу (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 166); рассказывая об обмане еп. Антония Черниговского (1164), летописец замечает: «Се же молвяше им, льсть тая в собе: бяше бо родом Гречин» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 523). Неизвестный рус. паломник XV в., составивший русско-греч. словарь, с почтением пишет о «премудром греческом языке», но самих греков в агонизирующей Византии считает народом «неуживчивым, недружелюбным и любви не имеющим» (Vasmer M. Ein russisch-byzant. Gesprдchsbuch. Lpz., 1922. S. 25–27).

В церковном отношении рус. первоиерархи были подчинены К-польскому престолу: Киевские митрополиты поставлялись в К-поле, до сер. XIII в. только из визант. клириков. Попытки вел. князей возводить на митрополичью кафедру своих ставленников без ведома К-польского Патриарха были редчайшими исключениями (Иларион при Ярославе Мудром в сер. XI в., Климент при Изяславе Мстиславиче в сер. XII в.). Митрополиты назначали епископов (многие из к-рых также были выходцами из Византии), стараясь учитывать внутриполитическую ситуацию. Характерными чертами организации Русской Церкви, отличавшими ее от визант. практики и находящими параллели в зап. христианстве, были институт «десятины» (часть княжеских доходов, к-рая передавалась в пользу Церкви) и стремление князей участвовать в избрании епископов в своих владениях (ср. «спор об инвеституре» на Западе).

В Византии осознавали значительность зап. влияния на Руси. Не случайно разрыв Рима и К-поля в 1054 г. нашел отражение в активной полемической деятельности греч. иерархов сер. XI — нач. XII в. на рус. почве: митрополитов Киевских Ефрема, Георгия, Иоанна II и Никифора I, Переяславского Леона. Связи вост. славян с Зап. Европой имели давние и глубокие корни. Еще в древности славяне заимствовали основную церковную терминологию (церковь, алтарь, крест, пост) от герм. народов; с Запада пришли в слав. языки названия римлян («влахов, волохов»), византийцев («греков») и их императоров («цесарей»). Зап. славяне познакомились с христианством не от греч., а от нем. проповедников. Торговые и политические связи Руси с Западом также не следует недооценивать. Попытки приглашения на Русь нем. епископа при кнг. Ольге (959, миссия еп. Адальберта в 961–962) и кн. Ярополке Святославиче (70-е гг. X в.) не были случайными эпизодами (Назаренко. 2001. Гл. 5, 6, 7). Переговоры о союзе с папой бежавшего на Запад кн. Изяслава Ярославича (1075), положение мощей святых Бориса и Глеба в бенедиктинском мон-ре на р. Сазаве (Чехия, 1095), упоминание ряда зап. святых в рус. церковных календарях (Лосева О. В. Русские месяцесловы, XI–XIV вв. М., 2001. С. 63–75), празднование Русской Церковью (единственной среди правосл. Церквей) перенесения мощей свт. Николая Чудотворца из Мир Ликийских в Бари и русские паломничества туда в XII–XIII вв. свидетельствуют о продолжении церковных контактов Руси с зап. миром и после 1054 г. Однако к кон. XI в. в сознании самих зап. авторов Русь уже столь прочно ассоциируется с визант. правосл. миром, что в 70-х гг. Адам Бременский называет столицу Руси Киев «соперницей Константинопольского скипетра, славнейшим украшением Греции» (aemula sceptri Constantinopolitani, clarissimum decus Greciae — Adami Bremensis Gesta Hammaburgensis ecclesiae pontificum, 22 (19) // Quellen des 9. und 11. Jh. zur Geschichte der Hamburgischen Kirche und des Reiches. Darmstadt, 1978. S. 254).

Идея подражания К-полю, за к-рым в рус. языке закрепилось описательное название Царьград (наряду с Костянтинград; ср. греч. βασιλ€ς πόλις), нашла свое выражение в градостроительстве (соборы Св. Софии в Киеве, Новгороде и Полоцке; храм 12 Апостолов при княжеском дворе в Берестове; киевские церкви св. Ирины, св. Георгия и Влахернской Богоматери; Золотые ворота Киева и Владимира). Возникает и своего рода соперничество «матери городов русских» с митрополией христ. ойкумены: в XI в. Киев удостаивается эпитета «другого Иерусалима» (Похвала Владимиру). Хранителями воспринятых из Византии духовных и церковных традиций выступали, наряду с епископатом, монастырские центры, главный из к-рых Киево-Печерский мон-рь имел тесные связи с центрами визант. монашества — Афоном (где, по преданию, подвизался прп. Антоний Печерский, † 1073) и Студийским мон-рем в К-поле (откуда при прп. Феодосии Печерском был доставлен и переведен Студийско-Алексиевский Типикон). В афонских актах уже в 1016 г. засвидетельствован мон-рь некоего «Роса». Афонский мон-рь Ксилургу (Древоделя) упоминается в 1142 г. как обитель, в к-рой имелось множество «русских» книг и вещей; к 1169 г. этот мон-рь стал столь богат и многолюден, что к нему был присоединен пришедший в упадок древний мон-рь св. Пантелеимона, с этого времени получивший название Русского (Ῥούσικον) (Мошин. 1947–1950; см. статьи: Русский вмч. Пантелеимона мон-рь, а также разд. Афон и Россия в ст. Афон).

Широкие формы приняло паломничество к святыням К-поля и далее в Св. землю. О каликах, путешествовавших в Иерусалим, говорится уже в Несторовом Житии прп. Феодосия Печерского. Киево-Печерский Патерик рассказывает о путешествиях в XI в. игум. Димитриевского мон-ря прп. Варлаама — в К-поль и Иерусалим, буд. митр. Переяславского Ефрема — в К-поль. Столица Византии служит отправным пунктом для 1-го рус. описания паломничества в Св. землю — «Хожения» игум. Даниила (1104–1106 или 1106–1108). В XII в. в отвоеванный крестоносцами Иерусалим путешествовали — в т. ч. через Византию — многие рус. паломники, в т. ч. прп. кнж. Евфросиния Полоцкая, встретившая по пути имп. Мануила I и принятая им «с великою честью» (ПСРЛ. Т. 4. С. 178). Новгородский архиеп. Нифонт (1131–1156) осуждал массовое паломничество к св. местам, видя в этом вред «для русской земли» из-за разорительных затрат на далекие и опасные поездки (РИБ. Т. 6. Стб. 61–62), но число паломников, очевидно, продолжало расти, и не позднее 60-х гг. XII в. в Иерусалиме возник рус. мон-рь Пресв. Богородицы.

Для владимиро-суздальских князей из Византии доставлялись священные реликвии. В 1197 г. доска от гроба вмч. Димитрия Солунского была привезена из Фессалоники для вел. кн. Всеволода Большое Гнездо (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 414), а в 1217/8 г. для его сына вел. кн. Константина Всеволодовича Полоцкий епископ привез из К-поля (уже захваченного латинянами) во Владимир частицу Страстей Господних и мощи Марии Магдалины и Лонгина Сотника (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 441). Дважды (в 1200 и 1208/09) побывал в К-поле Добрыня Ядрейкович (буд. архиеп. Новгородский Антоний), автор «Книги Паломник»; он привез из столицы Византии на Русь частицы Гроба Господня и Животворящего Креста, а также ряд др. святынь (НПЛ. С. 52). Яркое описание взятия и разорения К-поля участниками IV крестового похода (1204) оставил один из рус. путешественников; по его убеждению, воинственные «фряги», погубившие «царство богохранимаго Константиняграда», действовали самовольно: «Не тако бо бе казал им цесарь немечьскыи и папа римьскыи» (НПЛ. С. 46–49; см.: Мещерский Н. А. Древнерус. повесть о взятии Царьграда фрягами в 1204 г. // ТОДРЛ. 1954. Т. 10. С. 120–135).

С новой интенсивностью паломничества возобновились в сер. XIV в. Мн. рус. паломники оставили описание своих путешествий: Стефан Новгородец («Странник», 1348 или 1349), Игнатий Смольнянин («Хожение» 1389–1392 в К-поль, затем, до 1405, в Фессалонику и на Афон), Александр дьяк («Хожение» в К-поль, 1391–1396), диакон Троице-Сергиева мон-ря Зосима (Ченцова В. Г. О причинах путешествия рус. паломника XV в. Зосимы на Христианский Восток // МОСХОBIА. М., 2000. [Вып.] 1. С. 447–467). В то же время все чаще посещают рус. земли монахи из Византии; известно о существовании в Москве в XIV в. греч. мон-ря «Николы Старого» (Тихомиров. 1969).

Обращение Руси к христианству совпало с возникновением слав. письменности. Древнерус. книжность с самого начала оказалась фактически тождественной с общеслав. церковной лит-рой, основанной на переводах с греч. языка (см. ПЭ. Т. РПЦ. С. 372–406).

Визант. влияние на Руси проявлялось в законодательстве, искусстве и ремеслах, музыке и пении, технике, торговле, в области гос. управления и дипломатии, военном и морском деле. Однако вне церковной сферы масштаб проникновения визант. элементов в рус. быт не следует преувеличивать: помимо богатейшей калькированной и заимствованной «книжной» лексики, число слов, вошедших в рус. язык непосредственно из греческого визант. эпохи, невелико (терем, палата, мрамор, финифть, плита, кровать, скамья, фонарь, парус, канат, корабль, каторга, конопатить, тормоз, грамота, календарь и назв. месяцев) и заметно уступает заимствованиям из тюрк., герм. и романских языков (см.: Копыленко М. М. Кальки греч. происхождения в языке древнерус. письменности // ВВ. 1973. Т. 34. С. 141–150; Йордаль К. Греч. заимствования в рус. языке // Scando-Slavica. 1968. Т. 14. С. 227–256).

Особая близость Руси и Византии была обусловлена не политическими или экономическими интересами, но осознанием общности правосл. духовной культуры, в течение веков служившей связующим звеном между Византией и Русью. Каноническое подчинение Русской Церкви К-польскому Патриарху зиждилось на признании авторитета Византии как хранительницы чистоты и полноты веры. Показательно, что в периоды активизации униатской политики К-поля рус. духовные и светские власти не считали себя обязанными послушно следовать в фарватере Царьграда.

«Между «греческим» и «русским» Православием были легкие отличия в акцентировке и стиле, но если принять во внимание глубинное тождество подхода и интуиции, остававшееся неизменным несмотря на огромную историческую и культурную дистанцию между двумя народами, то эти различия нельзя не признать ничтожными… Если в русском Православии и есть черта, которую можно противопоставить византийскому восприятию христианства, то это глубокая озабоченность русских сохранением буквы традиции, полученной от «греков».» (Мейендорф. 1990. С. 34–35). Наряду с первой волной христ. просвещения, принесшей на Русь из Византии сокровища правосл. культуры, глубокое влияние на рус. духовную культуру оказал в XIV в. исихазм. Эта духовная традиция проявилась в резком росте переводов с греч. языка, возникновении многочисленных мон-рей, обновлении художественного творчества. Благодаря ему Московская Русь «стала страной прп. Сергия, Андрея Рублева и Нила Сорского» (Мейендорф. С. 326). Рус. народ, долгое время игравший в «диалоге культур» роль «принимающей» стороны, после усвоения богатого визант. наследия сам стал носителем и хранителем традиций Православия.

Ист.: Чичуров И. С. Визант. ист. сочинения: «Хронография» Феофана, «Бревиарий» Никифора. М., 1980; Constantini Porphyrogeniti imperatoris De cerimoniis aulae byzantinae. Lib. II. Bonnae, 1829; Диттен Г. Известия Лаоника Халкокондила о России // ВВ. 1962. Т. 21. С. 51–94; Константин Багрянородный. Об управлении империей. Гл. 2, 4, 8, 9 / Под ред. Г. Г. Литаврина и А. П. Новосельцева. М., 1991²; Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники IX–XI веков. М., 1993; Бибиков М. В. Визант. ист. сочинения: Визант. историк Иоанн Киннам о Руси и народах Вост. Европы. М., 1997; Кузенков П. В. Поход 860 г. на К-поль и первое Крещение Руси в средневек. письменных источниках // Древнейшие гос-ва на территории СССР, 2000. М., 2003. С. 3–172.

Лит.: Иконников В. С. Опыт исследования о культурном значении Византии в рус. истории. К., 1869; Барсов Т. К-польский Патриарх и его власть над Рус. Церковью. СПб., 1878; Успенский Ф. И. Русь и Византия. Од., 1888; Лопарев Х. М. Греки и Русь. СПб., 1898; Васильевский В. Г. Труды. СПб.; Пг.; Л., 1908–1930. 4 т. в 5 кн.; Соколов П. Рус. архиерей из Византии и право его назначения до нач. XV в. К., 1913; Истрин В. М. Летописные повествования о походах рус. князей на Царьград. Пг., 1917; Baumgarten N. de. Généalogies et mariages occidentaux de Rurikides Russes du X^e au XIII^e s. // OrChr. 1927. T. 9/1, N 35. P. 5–94; Vernadsky G. Relations byzantino-russes au XII^e s. // Byz. 1927/28. T. 4. P. 269–276; Приселков М. Д. Русско-визант. отношения в IX–XII вв. // ВДИ. 1939. № 3. С. 98–109; Мошин В. А. Русские на Афоне и русско-визант. отношения в XI–XII вв. // BSl. 1947. Т. 9/1. S. 55–85; 1950. T. 11. S. 32–60; Флоровский А. В. К изучению истории русско-визант. отношений // BSl. 1952/1953. T. 13. S. 301–311; Лихачев Д. С. К вопросу о визант. влиянии на Руси // Он же. Возникновение рус. лит-ры. М.; Л., 1952. С. 119–129; Ammann A. M. Untersuchungen zur Geschichte der kirchlichen Kultur und des religiцsen Lebens bei den Ostslawen. Wьrzburg, 1955. T. 1; Левченко М. В. Очерки по истории русско-визант. отношений. М., 1956; Dvornik F. Byzantine political Ideas in Kievan Russia // DOP. 1956. Vol. 9–10. P. 75–121; Müller L. Zum Problem des hierarchischen Status und der jurisdiktionellen Abhдngigkeit der russischen Kirche vor 1039. Köln, 1959; idem. Russen in Byzanz und Griechen im Rus’-Reich // Bull. Inform. 1971. T. 5. P. 96–118; idem. Die Taufe Russlands: Die Frühgeschichte des russischen Christentums bis zum Jahre 988. Münch., 1987; Obolensky D. Byzance et la Russie de Kiev // ВРЗЕПЭ. 1959. Т. 29. С. 20–35; Оболенский Д. Связи между Византией и Русью в XI–XV вв. М., 1970; он же. Визант. содружество наций: Шесть визант. портретов. М., 1998; Литаврин Г. Г., Каждан А. П., Удальцова З. В. Отношения Др. Руси и Византии в XI — 1-й пол. XIII вв. Oxf., 1966; Lilienfeld F. von. Russland und Byzanz in 14. und 15. Jh. // 13^th Intern. Congr. of Byzant. Studies. Suppl. Papers. Oxf., 1966. P. 25–30; Ševčenko I. Russo-Byzantine Relations after the 11^th Cent. // Ibid. P. 19–25; История Византии. М., 1967. Т. 2. С. 226–236, 347–353; Пашуто В. Т. Внешняя политика Др. Руси. М., 1968; Тихомиров М. Н. Ист. связи России со слав. странами и Византией. М., 1969; Янин В. Л., Литаврин Г. Г. Некоторые проблемы русско-визант. отношений в IX–XV вв. // История СССР. 1970. № 4. С. 32–53; Poppe A. The Rise of Christian Russia. L., 1982; Wozniak F. Byzantine Policy towards Kievan Russia. Ann Arbor, 1973; Tinnefeld F. Byzantinisch-russische Kirchenpolitik im 14. Jh. // BZ. 1974. Bd. 67. S. 359–364; Литаврин Г. Г. Культурные связи Др. Руси и Византии в X–XII вв. // Балканские исследования. М., 1976. С. 254–265; он же. Русско-визант. связи в сер. Х в. // ВИ. 1986. № 6. С. 41–52; Византия, Болгария, Др. Русь (IX — нач. XII в.). СПб., 2000; Медведев И. П. Внучка Дмитрия Донского на визант. престоле? // ТОДРЛ. 1976. Т. 30. С. 255–262; Бибиков М. В. Древняя Русь и Византия в свете новых и малоизвестных источников // Вост. Европа в древности и средневековье. М., 1978. С. 296–301; он же. Русь в визант. памятниках и Византия в древнерус. произведениях // Древнейшие гос-ва на территории СССР, 1987. М., 1989. С. 167–172; Липшиц Е. Э. Русь и Византия // Сов. историография Киевской Руси. Л., 1978. С. 200–209; Щапов Я. Н. Визант. и южнослав. правовое наследие на Руси в XI–XIII вв. М., 1978; Soloviev A. V. Byzance et la formation de l’État russe. L., 1979; Сахаров А. Н. Дипломатия Др. Руси. М., 1980; Удальцова З. В. Культурные связи Др. Руси и Византии // ВВ. 1981. Т. 42. С. 25–34; она же. Киев и Константинополь — культурные связи до XIII в. // ВИ. 1987. № 4. С. 56–69; Franklin S. Byzantine Historiography in Kievan Russia. Oxf., 1981; idem. The Empire of the Rhomaioi as Viewed from Kievan Russia: Aspects of the Byzantine-Russian Cultural Relations // Byz. 1983. T. 53. P. 507–537; idem. The Reception of Byzantine Culture by the Slavs // The 17^th Intern. Byzant. Congr. Major Papers. N. Y., 1986. P. 383–397; Arrignon J.-P. Les relations diplomatiques entre Byzance et la Russie de 860 а 1043 // RES. 1983. T. 55. P. 129–137; Majeska G. P. Russian Travellers to Constantinople in the 14^th and 15^th Centuries. Wash., 1984; он же. Русско-визант. отношения в 1240–1453 гг.: паломники, дипломаты, купцы // Архив РИ. 1994. Вып. 4. С. 27–50; он же. Царьград: образ Византии в рус. средневек. фольклоре // ΓΕΝΝΑΔΙΟΣ: к 70-летию акад. Г. Г. Литаврина. М., 1999. С. 118–128; Hanak W. K. The Impact of Byzantine Imperial Thought upon Vladimirian-Jaroslavian Russia // BSEtB. 1985. Vol. 12. P. 117–129; Аверинцев С. С. Византия и Русь: два типа духовности // Новый мир. 1988. № 7. С. 210–220; № 9. С. 227–239; Курбатов Г. Л. Византия и Русь в IX–Х вв.: Нек-рые аспекты соц.-экон. отношений // Ист.-археол. изучение Др. Руси. Л., 1988. Вып. 1. С. 215–231; Tausend Jahre Christentum in Russland / Hrsg. v. K. Ch. Felmy u. a. Gött., 1988; 988–1988: Un milleneaire: La christianisation de la Russie ancienne / Ed. Y. Hamant. [P., 1989]; Horodysky J. Z. Byzantium and Rus’ Relations during the Reign of the Comneni Dynasty. Ann Arbor, 1989; Мейендорф И., прот. Византия и Московская Русь. П., 1990; Proc. of the Intern. Congr. Commemorating the Millennium of Christianity in Rus’-Ukraine / Ed. O. Pritsak, I. Љevиenko, M. Labunka. Camb. (Mass.), 1990; Kazhdan A. Rus’-Byzantine Princely Marriages in the 11^th and 12^th Cent. // Ibid. P. 414–429; Шрайнер П. Miscellanea Byzantino-Russica // ВВ. 1991. Т. 52. С. 151–160; The Legacy of Ss. Cyril and Methodius to Kiev and Moscow / Ed. by A.-E. Tachiaos. Thessal., 1992; Millennium Russiae Christianae = Tausend Jahre Christliches Rußland, 988–1988 / Hrsg. G. Birkfellner. Köln etc., 1993; Подскальски Г. Христианство и богосл. лит-ра в Киевской Руси (988–1237 гг.). СПб., 1996 (библиогр.); Древняя Русь в свете зарубежных источников / Под ред. Е. А. Мельниковой. М., 1999; Прохоров Г. М. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы: Повесть о Митяе. СПб., 2000; Назаренко А. В. Древняя Русь на междунар. путях. М., 2001; Живов В. М. Особенности рецепции визант. культуры в древней Руси // Он же. Разыскания в области истории и предыстории рус. культуры. М., 2002. С. 73–115; Мишин Д. Е. Сакалиба (славяне) в исламском мире в раннее средневековье. М., 2002.